Он не отрекся от своих убеждений и пророчил, что воскреснет на третий день.
Ужасные картины девятого рва завершаются явлением знаменитого провансальского трубадура и феодального сеньора Перигора, жившего во второй половине XII века, Бертрана де Борна. Почти все стихи провансальца написаны на политические темы. Данте хвалил его как певца войны в трактате «О народном красноречии» и писал о его щедрости в «Пире». Бертран возбудил вражду между Генрихом II, королем Англии, и его сыном и соправителем герцогом Аквитании Генрихом III, за что и осужден поэтом нести свою отсеченную голову как фонарь в руках.
Когда видение обезглавленного трубадура рассеялось, Данте впервые в Аду проявляет любопытство; взор его словно что-то ищет; как замечает Вергилий: «Другие рвы тебя не так манили». Любопытство читателей возбуждено, но имя грешника, которого Данте хотел бы увидеть, упомянуто только в девятой терцине следующей, двадцать девятой песни. «В этой яме, там… один мой родич», — говорит Данте. Это Джери дель Белло, двоюродный брат отца Данте, умерший между 1269 и 1300 годами. Он упомянут в нескольких флорентийских и болонских документах второй половины XIII века главным образом как свидетель при различных нотариальных сделках. В списке 1269 года среди гвельфов, чьи дома во времена владычества гибеллинов во Флоренции были разрушены, значится и этот дядя поэта. Джери, человек необузданного нрава, склонный к насилию (за что и попал в Ад), был убит Бродайо Саккетти. Смерть его не была отомщена. Только в 1342 году Саккетти и Алигьери примирились при посредничестве герцога Афинского, правившего Флоренцией. Мир заключил брат Данте Франческо от своего имени и от имени Пьетро и Якопо, сыновей поэта. Кровавая месть рассматривалась в XIII—XIV веках как священное право и долг родственников и не каралась законом. Неотомщенный Джери гневно указывал в Аду перстом на своего племянника Данте. Данте — сын своего времени: в канцонах, а также в письме к императору Генриху VII он оправдывал месть. Во второй канцоне о Каменной Даме поэт восклицал: «Прославлен будет мститель похвалою!» Однако в этой песне «Ада», несмотря на стоны неотмщенного родича, которого поэт и замечает и не замечает, Данте как бы отходит в сторону от насилия, внимая словам Вергилия: «И не о нем ты должен помышлять». И они продолжают свой путь.
В десятом, последнем рве восьмого круга находятся фальсификаторы металлов (алхимики), люди, выдававшие себя за других, фальшивомонетчики и, наконец, просто лжецы и клеветники. Данте сравнивает их вопли и проклятия, заставляющие его зажать уши, с воплями и стонами больных, одолеваемых лихорадкой, в лазаретах малярийных областей Вальдикьяны, Мареммы и Сардинии. Эта реалистическая подробность возникла из наблюдений поэта над ужасными условиями в общественных больницах его времени. Реалистические наблюдения заострены натуралистическими подробностями: «и смрад над ним стоял, каким смердят гноящиеся раны».
«Я видел двух…» — начинает Данте новое повествование. Он приступает к ряду сравнений для того, чтобы представить муки двух чешущихся грешников, покрытых струпьями, сидевших прислонившись спинами друг к другу. Это реалистические, «жестокие», бытовые сравнения: с двумя сковородами, с конюхом, который скребет коня, с поваром, который скоблит рыбью чешую. Вергилий иронически желает им не обломать вовек ногтей, скребущих тело, и спрашивает, не знают ли они каких-либо латинян в этом рве. Один из покрытых струпьями отвечает, что он из Сьены. Его сожгли живьем за то, что он обещал научить летать, как Дедал Икара, глупого и злого юношу Альберо, который донес на него епископу. Сын Данте Якопо утверждает в своем комментарии к «Аду», что Гриффолино (так звали грешника) принадлежал к секте патаренов, за что и был сожжен. Однако в Ад поэт определил Гриффолино не за то, за что его подверг казни лицеприятный церковный суд, а за занятия алхимией. Для сына торговой Флоренции «софистика» — подделка драгоценных металлов — оказывается грехом более тяжким, чем обвинение в ереси.
По поводу нравов Сьены, где погиб несчастный алхимик Гриффолино, Данте замечает, обратясь к Вергилию: «Где еще найдется народ беспутней сьенцев?» В беспутстве они не уступят и французам. Возникает вопрос, когда Данте мог быть в Сьене, чьи нравы он изучил досконально. Мы полагаем, что еще до изгнания, когда он ездил в посольствах или в составе торжественных эскортов при знатных особах, сопровождая их от Флоренции до Сьены или дальше через Сьену до Рима.
Вторая из прокаженных теней, Капоккьо, которого Данте знал лично и с которым, вероятно, вместе учился, иронически замечает, что из числа легкомысленных сьенцев следует исключить Стрикка, отличавшегося бережливостью, и Никколо, насадившего в своих садах гвоздику, «исключить» следует также Каччо д'Ашано и Аббальято. Стрикка деи Салимбени, богатый сьенский гражданин, одно время подеста в Болонье (1276—1286 гг.), был главным участником общества кутил, состоявшем из двенадцати состоятельных сьенцев, проматывавших отцовские наследства. Среди них был и Лано, осужденный Данте на адские муки как расточитель в тринадцатой песне. Другой мот, Никколо да Салимбене, брат Стрикка, бывший в живых еще в 1311 году, прославился тем, что поджаривал дичь на углях из почек гвоздичного дерева; похвальный этот обычай укоренился среди сьенских обжор. В течение двух лет веселое сьенское общество прокутило более двухсот тысяч флоринов. Их сотоварищ, Качча д'Ашано промотал свои виноградники и леса. Последний из упомянутых в песне легкомысленных сьенцев — Бартоломео деи Фолькаккьери, прозванный Аббальято (то есть ослепленный), был капитаном гвельфской лиги в Тоскане и занимал важные места в родном городе, умер он в 1300 году.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113