Я воспринял сюрреализм буквально, игнорируя дискуссии вокруг крови и
экскрементов. С тем же усердием, с каким я старался стать законченным
атеистом, читая книги отца, я стал так прилежно изучать сюрреализм, что
вскоре стал "интегральным сюрреалистом". До такой степени, что в конце
концов был изгнан из группы, ибо был слишком сюрреалистом. Причины этого
изгнания, полагаю, были те же, что и при отлучении от семьи. Гала-Градива,
"подвижница", воплощение "безупречной интуиции", вновь оказалась права.
Теперь можно сказать, что среди всех фактов моей биографии только два
нельзя объяснить моей "волей к власти": первый - моя вера, которую я заново
открыл в себе в 1949 году; второй - тот, что Гала всегда оказывалась права,
предсказывая мое будущее.
Когда Бретон открыл мою живопись, его шокировали непристойности, которыми
были усеяны мои полотна. Это удивляло меня. Я изображал человеческие
нечистоты, которые с психоаналитической точки зрения можно трактовать как
счастливый символ богатства, золота, которое, к счастью, постоянным потоком
сыпалось на меня. Я пытался уверить сюрреалистов, что именно изображение
непристойного принесет успех движению. Я мог привести примеры из
иконографии всех времен и цивилизаций: курица, несущая золотые яйца,
кишечные муки Данаи, осел с золотым пометом. Они не верили мне. Тогда я
принял решение. Раз они не соглашаются с изображением нечистот, я
великодушно предложил отдать все сокровища мне. Анаграмма, составленная
спустя двадцать лет Бретоном, "Avida Dollars" могла появиться уже тогда.
Недели, проведенной с сюрреалистами, было достаточно, чтобы понять, что
Гала была права. Они в какой-то мере терпели мои непристойности. С другой
стороны, на что-то было наложено "табу". Здесь я встретился с теми же
запретами, с которыми столкнулся в своем семейном кругу. Изображать кровь
мне разрешили. Можно было добавлять немного нечистот. Мне было разрешено
изображать половые органы, но запретили анальные фантазии. Они предпочитали
лесбиянок гомосексуалистам. Можно было предаваться садизму, использовать
зонтики, швейные машины, но никаких непристойностей и религиозных
элементов, даже мистики!
Я уже говорил, что стал стопроцентным сюрреалистом. Радея о чистоте
совести, я решил довести свой эксперимент до логического конца. Я был готов
действовать с таким средиземноморским параноидальным лицемерием, на
которое, по своей порочности, был способен только я. Мне необходимо было в
то время совершить максимум грехов, несмотря на то, что я был под глубоким
впечатлением от поэмы "Иоанн Креститель", которую слушал во вдохновенном
исполнении Гарсиа Лорки. Я предчувствовал, что тема религии позднее войдет
в мою жизнь. Подражая Св. Августину, который не отказывал себе в
оргиастическиких наслаждениях и распутстве и одновременно возносил молитвы
к Господу, я взывал к небесам, приговаривая: "Ну, еще чуть-чуть..." Прежде
чем моя жизнь стала такой, как сейчас,- примером аскетизма и добродетели, я
держался за свой иллюзорный сюрреализм полиморфного искажения, стремясь
продлить его хоть на несколько мгновений, подобно спящему, пытающемуся
удержать последние минуты дионисийского сна. Ницшеанский Дионис, как
терпеливый наставник, сопровождал меня повсюду, и я не заметил, как на его
руке появилась повязка со свастикой.
Я никогда не мешал своему богатому и гибкому воображению приносить самые
неожиданные плоды. Но они служили лишь подтверждением врожденного безумия.
Вот почему я достиг большого успеха даже тогда, когда был лишь частью
сюрреалистического движения, каждодневно завоевывая признание своей идеи
или образа, который якобы "сюрреалистической манере" не соответствовал. В
действительности, я предпочитал поступать против их желаний. Им не
нравились анальные зоны - я старался надуть их и изобразить множество
таковых, в основном в макиавеллиевском духе, тщательно вуалируя. Если я
создавал сюрреалистический "объект", в котором фантазии подобного рода
отсутствовали, то символическая его функция носила анальный характер.
Чистому и пассивному автоматизму я противопоставил активный импульс своего
метода параноико-критического анализа. К тому же я противопоставлял
энтузиазм Матисса, абстрактные тенденции и ультрарегрессивную
разрушительную манеру Мейссонье. Чтобы внести изменения в мир обычных
бытовых форм, я занялся созданием предметов быта "в стиле 1900" годов,
образцы которого коллекционировали мы с Диором; увиденные "новым взглядом",
они когда-нибудь вернутся к нам.
Тогда же, когда Бретон ничего не хотел слышать о религии, я стремился,
разумеется, создать новую религию, которая будет одновременно садистской,
мазохистской и параноической. Идея этой религии пришла мне в голову после
чтения работ Огюста Конта. Может быть сюрреалисты смогут достичь того, чего
не смогли добиться философы. Но прежде всего я должен был привлечь к
мистицизму будущего верховного жреца новой религии - Андрэ Бретона. Я
пытался объяснить ему, что идеи, которые мы проповедуем, верны, но их
необходимо дополнить элементами мистического и религиозного характера. Я
полагал, что теперь мы вернемся к концепции апостольской
романо-католической религии, которая постепенно начала завладевать мною.
Бретон с улыбкой принял мои объяснения и посоветовал обратиться к
Фейербаху, философия которого, как мы теперь знаем, грешит идеалистическими
недостатками, но тогда мы не понимали этого.
Пока я изучал Огюста Конта, дабы возвести мою новую религию на надежной
основе, из нас двоих Гала оказалась большей позитивисткой, чем я.
1 2 3 4 5 6 7