иначе… я взорвусь! Да. Вы видите, я ненавижу! вы любите, а я ненавижу! Я никогда не бываю довольна, ни ночью, ни днем, никогда, вот мой способ существования! Пускай хорошая погода, вы, вы говорите: «Хорошая погода». А у меня это вызывает отвращение! (Спокойно, светским тоном). Чувства… да, конечно, чувства, что нужно, то нужно, но для чего это изнасилование? эта неслыханная роскошь… Нет, что касается меня, я, йа отказываюсь.
Молчание. А остается в прежней позе, подобно статуе. Б напевает. М пристально смотрит на П. Приближается к ней и внезапно спрашивает:
М: Что с вами?
А, сухо: У меня… (она подыскивает слово) исчезновение внутренней жизни… (словно речь идет о гриппе),
М, не удивляясь: Вот как?
А: Да. (Пауза) А с вами?
М: У меня наоборот. Ее слишком много. Сверх-сверх. Настоящий шарю Я даже СГИБАЮСЬ. А с ней?
Б жестом показывает: миллиметр.
А повторяет жест Б: Никак не закрывается. Остается самая малость. Она, она говорит, совсем чуть-чуть, совсем-совсем, но… все-таки… (Неожиданно): А птица?
М: Птица?.. вопрос в словах, которые в нее ПОПАЛИ.
Б, вдохновенно, но очень быстро: Алло, алло, это йа. Йа. Йа.
М: Да… НОЧЬЮ. Пока она спала.
Б: Это йа. Йа…
М: Да. Они ВЕРНУЛИСЬ в птицу, а затем ОСТАЛИСЬ в ней. (Пауза) И когда на следующее утро маленькая птичка проснулась, эти слова уже сидели в ее глотке (жест), там, где миндалины.
А, понимая по-своему: Вот оно что… и она поспешила ОТРЫГНУТЬ их?
М: Именно так!
Общее согласие. Они прекрасно понимают друг друга.
М заключает: А что, по-вашему, ей оставалось делать?
А: Верно… (Она разъясняет Б) Алло-алло-это-йа — это когда звонят по телефону.
Б, в приступе радости: Гастон что за звон телефон!
А и М подходят к Б и строго смотрят на нее. У Б все такой же виноватый вид. Укоризненное молчание.
А, обращаясь к Б: Ну, а когда не звонят? (Б понимает, что тогда это серьезно) Хоть в гроб ложись: никого. А? Что тогда делают с этими словами? А? Лишенные смысла, они внезапно приобретают его. Вы не чувствуете?
А начинает усиленно принюхиваться. М и Б тут же следуют ее примеру. Они пытаются учуять возможные смыслы слов.
А продолжает: Вы не чувствуете, как смыслы нахлынули со всех сторон? Не ощущаете их тайного действия? Напора бессмысленных смыслов? Смыслов запущенных? Готовых при первом же удобном случае вылезти на свет божий? Вы ничтожество, да?
Тяжелое молчание.
М: Нет, нет… я чувству, как…
А: Настоятельное внушение, полагаю?
М: Да!
Б: Алло, алло, это йа! (Три раза, очень быстро)
М перебивает словно в озарении.
I, обращаясь к Б: Еще никто и никогда не слыхал об этой птице. Вы первые.
М, со смехом: Попи?
А: Почему?
М: Потому что я никогда о ней не рассказывал.
А, без выражения: А.
Короткое молчание.
А: А она длинная, эта история про птицу?
М, его механизм сейчас, похоже, в полном порядке: Дело в том, что… существует несколько версий. Которую вы бы желали услышать?
А, безапелляционно: Самую короткую.
Б: О… (Очень жаль).
Они удаляются от него, расходятся по разным сторонам сцены и готовятся слушать историю птицы. Мужчина углубляется в эту историю. Он не хочет упустить эту возможность: рассказать историю, которая ему стоила потери свободы. Историю расплывчатую, идиотскую, идущую от сердца и состоящую большей частью из оговорок.
М: Эта птица прилетела ко мне однажды утром…
Остановка. Он не в состоянии продолжать. Он смотрит на А, взгляд которой обращен в другую сторону. Затем на Б, которая смотрит на него. Он делает еще одно усилие, один посреди сцены.
М: Эта птица прилетела ко мне однажды утром…
Опять остановка. А по-прежнему где-то в другом месте. Б медленно идет к М и дотрагивается до него.
Б: Ойо ойо ойо ойо (и все на сегодня?)
Б «физически» остается рядом с М. Это позволяет ему продолжить свой рассказ. Один бы он не смог. Два безумия, соединившись, расскажут эту историю. А — словами. Б — жестами и гримасами будет выражать свои чувства, свои сомнения — за исключением тех случаев, когда ей будет что-либо непонятно. В основном, она поймет лишь то, что будет понятно и нам.
Роль А будет состоять в том, чтобы «душить» поэзию, которую, подобно миазму, могла бы источать эта история.
М, продолжает: Я спокойно спал, и вот вдруг слышу: «Алло, алло, это йа». Я в ужасе кричу. Я спрашиваю: «Кто это, я?» и слышу в ответ: «Йа, йа». Я открываю глаза и вижу ее в двадцати пяти сантиметрах от собственного носа. Она смотри на меня?
Б: Как она залетела?
М: Через окно.
А: Потому что вы спите с распахнутым окном?
М, сбитый с толку: Да.
А: А я — нет. Раньше считалось, что это полезно для здоровья, теперь господствует другое мнение.
М: А.
Рассказ возобновляется.
М, продолжает: И что же я делаю? А что бы сделали вы?
А: Конечно, ничего, а что бы вы хотели? В таких случаях остается только терпеть.
Б: Нудрина окностра?
М, он понял: Нет, она бы не улетела… можно было видеть, как она выглядела… преисполненная решимости… окончательно… бесповоротно…
А, безапелляционно: Если птица решилась принадлежать, это ужасно, нет ничего более принадлежащего, чем птицы.
М: Верно.
Б, звучно: В САМОМ ДЕЛЕ.
М: И потом, должен признаться, меня это заинтересовало. (Обращаясь к Б, тихо) Много чего со мной случалось, но что-либо подобное — никогда, никогда…
А: Как вы это приняли, плохо, хорошо?
М: Я принял это ВО ВНИМАНИЕ.
Всеобщее согласие по поводу этого слова, вот уже многие десятилетия, с низвержением буржуазной литературы, ничего более не означающего.
А: Какая у нее была голова?
М: Голубая, голубая. Она была голубая. (Пауза) Она осталась. Почему? Полная тайна. Она осталась со мной.
Короткое молчание.
Б: Йа, йа.
А: И тогда?
М: тогда я сказал себе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12