Так уж было заведено на этой яхте: кофе всегда под рукой для тех, кому не спится. Ко мне подошел Бруно. Он выглядел как-то необычно бодро.
– Ты что, заболел, что ли? – поинтересовался он. Открывая дверь бара, я заверил его, что вполне здоров.
– Все дело в освещении, – пояснил я, – никак не могу привыкнуть.
Он шутливо указал мне рукой на берег.
– Сет. Через полчаса будем там. Надо бы ее разбудить.
Я спросил, с чего это у него такое веселое настроение.
– Знаешь, по правде говоря, все это начинает казаться даже забавным, – признался он.
Появился Лоран, он тоже услыхал его слова.
– Лучше поздно, чем никогда, – бросил Лоран. – А то у него еще с Сицилии все время такая физиономия, что и смотреть-то тошно.
– Ты что, по-прежнему собираешься сойти в Сете? – спросил я.
– По правде говоря, – ответил Бруно, – я уже и сам толком не знаю. Когда начинаешь относиться ко всему этому с юмором, можно и еще немножко потерпеть. Просто надо научиться принимать вещи такими, какие они есть.
Вскоре на палубе появилась и она. И окликнула меня, остановившись у двери бара. Мы мило и вполне приветливо поздоровались, она впервые поинтересовалась, как я себя чувствую. Одета была как обычно, в черные брюки и черный же пуловер, правда, не причесана, и волосы спадали ей на плечи. Я ответил, что у меня все в порядке, только вот спал маловато. Больше она ни о чем не спросила. Выпила две чашки кофе, стоя, прислонившись к двери бара, потом вышла и стала смотреть на город. Поздоровалась с Бруно, который, по-прежнему в веселом расположении духа, тоже глядел на город. Я знал, что она тревожилась из-за Бруно и была довольна, увидев его смеющимся. Тоже посмеялась с ним за компанию. Можно было подумать, будто оба смеются, забавляясь видом города, странное это было зрелище.
– Так ты не сходишь в Сете?
– Может, пока и нет, – ответил Бруно. – С тех пор как я услыхал про этого Эпаминондаса, у меня что-то появилось желание познакомиться с ним поближе.
– Мне было бы приятно, – улыбнулась она, – если бы ты остался.
Мы были в сотне метров от внутренней гавани. На пристани показался человек, он размахивал руками, подавая яхте какие-то знаки. Она, смеясь, ответила. Я подошел к ней поближе.
– Вот увидишь, – сказала она, – что это за тип, второго такого нет.
– Как раз под стать вам, – все еще смеясь, заметил Бруно. Было впечатление, будто он пропьянствовал всю ночь напролет.
Она оставила нас и пошла причесаться. Когда яхта причалила, она уже вернулась назад.
Эпаминондас оказался молодым красивым греком. По тому, как он на нее посмотрел, я понял, что он слишком хорошо помнит свое плавание на яхте. Первым, что бросилось мне в глаза, было не столько лицо, сколько видневшаяся из-под распахнутой рубашки довольно странная татуировка – прямо на том месте, где положено биться человеческому сердцу. Изображено было тоже сердце, точь-в-точь поверх настоящего, насквозь пронзенное кинжалом. А над лезвием, как бы в капельках брызжущей дождем крови, написано чье-то имя. Начиналось оно с буквы «А». Больше я ничего не смог разглядеть. Поскольку он был явно глубоко взволнован встречей с ней, вытатуированное сердце билось так же сильно, как и его настоящее, и кинжал то и дело снова вонзался в рану. Должно быть, это память о большой любви его юности. Я тепло пожал ему руку, может, даже чересчур тепло. Она уловила мои старания получше разглядеть его татуировку, улыбнулась и посмотрела прямо мне в глаза, впервые с Пьомбино. Таким взглядом, что мне показалось, будто ей хотелось как-то ободрить меня, будто она-то уже знала, что рано или поздно мы сможем все превозмочь и со всем справиться. Будто это всего лишь вопрос времени, терпения и доброй воли – да-да, именно доброй воли. После сердечной встречи грека с матросами, особенно с Лораном, с которым, похоже, они были близкими друзьями, все пропустили в баре по стаканчику за встречу. Эпаминондас явно предпочел бы остаться с ней наедине, однако она настояла, чтобы и я тоже остался с ними. Взяли бутылку шампанского. Эпаминондас тоже смотрел на меня с любопытством, но все же не с таким, как я на него. Должно быть, он уже успел до меня наглядеться на пару-тройку моих предшественников, и такого рода явления перестали слишком занимать его внимание. Кстати, и меня тоже больше ничуть не смущало, когда на меня смотрели как на одну из естественных потребностей в жизни женщины. К тому же свое любопытство Эпаминондас удовлетворил довольно быстро. И тут же приступил к своему рассказу.
Эпаминондас сменил профессию. Теперь он стал шофером, водил грузовики между Сетом и Монпелье. Вот благодаря этому-то новому занятию ему и представился случай встретиться с Гибралтарским матросом. Надо сказать, и он, этот самый Гибралтарский матрос, тоже, если можно так сказать, сменил профессию. Теперь он заправлял одной из бензоколонок на шоссе между Сетом и Монпелье. Услыхав эту новость, она улыбнулась. Я тоже. Стоило Эпаминондасу начать свое повествование, как мною тотчас же овладело какое-то неудержимо благодушное расположение духа. Рассказывал он с большой деликатностью и явно стараясь щадить чувства слушательницы. Заранее извинился насчет бензоколонки, что вынужден был сообщить ей этакую новость, добавив при этом: что поделаешь, гибралтарским матросам тоже приходится заниматься тем, что подвернется, а не тем, чем бы им хотелось, они ведь не такие, как все прочие. Это очень модерновая бензоколонка, в отличном состоянии и, должно быть, приносит неплохие барыши. Гибралтарский матрос заправляет на колонке всеми делами и даже, если верить людям, ее совладелец.
На сей раз его звали Пьеро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116