Это продолжалось два дня. Яхта взмывала верх, точно кашалот, потом бессильно падала в разверзавшуюся перед нею жуткую морскую бездну. Всякий раз возникали сомнения, удастся ли снова вынырнуть на поверхность. Бруно часто задавал себе этот вопрос, да и Эпаминондас тоже иногда. Для нас с ней все было совсем по-другому. Наверное, это движение яхты, непрерывное и тщетное, которое никуда не вело и длилось ровно столько, сколько получалось, наводило нас на размышления о сходстве этих ее усилий с нашими. Однако наступал новый день, и мы – как и она, как и все – снова принимались за свое. На другой день шторм все не утихал, но теперь хотя бы показалось солнце. Сквозь иллюминаторы бара мы следили, как вздымается под солнцем море. Это было незабываемое зрелище. Часто корабельным винтам случалось вращаться в воздухе, зависнув над водой, и тогда вся яхта стонала от страха. Однако мысль, что она может пойти ко дну, так и не прибыв на свидание, назначенное Эпаминондасом, скорее забавляла нас, чем пугала.
Короче, погода окончательно выправилась лишь на третий день, за два дня до нашего прибытия на место. С этого момента мы прибавили скорость, дабы наверстать упущенное время, и устремились вперед, навстречу Гибралтарскому матросу.
Прибытие в Африку всегда как-то внезапно – ни островка, ни бухты, где бы медленно гасли океанские волны, ни архипелагов, что, словно покачиваясь на воде, обычно возвещают приближение материка.
Погода в тот день стояла отменная. Нам навстречу устремились целые стаи морских свинок. Они высоко подпрыгивали, серебрясь в теплых водах, всячески соблазняя своими прелестями, словно пытаясь убедить кого-нибудь из нас принести себя в жертву их неуемным аппетитам. Она бросала им хлеб. Океан раскачивала легкая зыбь, и, когда мы вошли в Гвинейский залив, с глубинами в пять тысяч метров под килем, на горизонте не было ни облачка, это безукоризненное совершенство пейзажа нарушили к вечеру лишь дымок грузового судна да чуть позже еще и пара-тройка желтых парусов гвинейских суденышек, перевозящих хлопок. К шести часам вечера мы причалили в Порто-Ново.
Словоизлияния Луи с Эпаминондасом затянулись довольно надолго. Они знали друг друга уже два года, познакомились в Марселе, а потом, уже на яхте, сделались закадычными дружками. Усевшись в баре, они рассказывали друг другу о своем житье-бытье с тех пор, как расстались, и на полчаса полностью забыли о нашем существовании. Потягивая виски, мы скромно ждали, пока они закончат беседу. Луи за это время успел перепробовать множество занятий и теперь целиком отдался торговле бананами между Котону и Абиджаном, перевозя их с помощью одномачтового скутера, приобретенного у одной разорившейся компании. Он поведал Эпаминондасу, что всю прибыль от торговли тратит на починку этого куттера, так что ему так и не удалось ни гроша отложить на черный день. Вот так мы с самых же первых минут и узнали, что Луи до зарезу нужно 50 000 франков, чтобы купить себе новый скутер, ибо мало того, что нынешний поглощает все, что бы он ни зарабатывал, – всякий раз, совершая на нем очередное плавание, он рискует незаметно отправиться на тот свет. Впрочем, именно это обстоятельство и заставило его наконец вспомнить о присутствии Анны. Я тут же не преминул предсказать, что не пройдет и двух дней, как он непременно попросит у нее эти 50 000 франков, чтобы купить себе новый скутер. Которые она, конечно, и дала ему без всяких колебаний и даже с известным удовольствием – что, разумеется, никак не могло опровергнуть, скорее уж наоборот, подтвердило тот факт, что Луи послал ей свое сообщение не только потому, что и вправду верил, будто обнаружил Гибралтарского матроса, сколько с надеждой дать ей возможность прямо на месте, так сказать, с доставкой на дом, оказать ему эту маленькую услугу.
Худой, низкорослый, опаленный солнцем, Луи одинаково поражал как живостью, так и какой-то развязностью манер. Он, как и Эпаминондас, как и все матросы, которые посылали ей депеши и «узнавали» его повсюду – пожалуй, несколько излишне безответственно, – был наделен особым шармом, обаянием, что ли. Правда, у этого, должно быть, из-за слишком долгого пребывания под африканским солнцем обаяние приобрело чересчур уж разнузданные формы. Думаю, потому что в первый день я и сам с непривычки испытал подобное искушение – многие считали, что он слегка не в себе. На самом же деле все было совсем не так. Общался Луи только с неграми. Белые обитатели Порто-Ново и слышать о нем не хотели. Он их утомлял. Считали его трепачом, аферистом, неуравновешенным, никчемным типом, общение с которым могло лишь повредить их репутации. Только одни негры и любили Луи. Вот их нисколько не смущали его сумасбродные причуды. И ничуть не тревожила, скорее даже наоборот, полная авантюр и случайностей, без всякой уверенности в завтрашнем дне, жизнь, которую он вел.
Вскоре эта его ненадежность довольно дорого нам обошлась. Но сумасбродные выходки не заставили Анну отступить назад. По опыту многих лет она уже знала, что порой самые незначительные факты, самые смутные догадки, способные вызвать разве что снисходительную улыбку у неискушенных в этом деле новичков, знаменуют собою начало истины, более того, иногда надо верить всем – лгунам, придуркам и даже психам. Всякий может ошибиться, утверждала она. И поверила Луи настолько, что даже была готова последовать его совету отправиться в отдаленные районы Центральной Африки, в зеленые саванны долины реки Уэле.
Жил Луи в крошечном двухкомнатном бунгало, изрядно обветшавшем и выходившем окнами прямо на порт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116