Так что не задерживайся. Завтра возвратишься сюда, и мы на У-2 отправим тебя в Вологду. Неделю дома, а потом в Москву к Жаворонкову,
Не буду подробно рассказывать о получении награды. Скажу только, что волновался я на этом вечере, как не волновался ни в одном из боев. Скромный товарищеский ужин, на котором контр — адмирал Н. К. Смирнов вручил мне орден Ленина и Золотую медаль Героя Советского Союза, прошел в обстановке удивительной сердечности и теплоты. Кто-то принес мне баян. Были песни, была пляска, были задушевные речи и добрые напутствия.
А назавтра мы снова встретились с подполковником Корешковым, и он, еще раз поздравив меня, подержал на ладони мою звездочку, как бы пробуя ее на вес.
— Порядок! И нельзя не закурить по такому случаю. Не забыл, как дым-то пускать из носа?
Мы взяли из его портсигара по папиросе и закурили. И я, конечно, закашлялся.
— Тоже мне герой! На войне курить не научился.
В это время к нам подошел невысокого роста офицер:
— Товарищ подполковник, машина готова, можно лететь.
— Знаете друг друга? — Корешков перевел взгляд с Саблина на меня.
— Знаем.
Я вспомнил, как однажды в дикую штормовую погоду старший лейтенант Саблин ночью доставил нам на остров почту. Мы уговаривали его остаться, заночевать, но он улетел к соседям («Там тоже ребята ждут писем»).
Вскоре я уже летел на самолете У-2, управляемом Саблиным, в родную Вологду.
Как всегда, дни побывки в родных краях промелькнули быстро. Согласно предписанию я через неделю прибыл в Москву и явился на прием к командующему ВВС Военно — Морского Флота генерал — полковнику С.Ф.Жаворонкову.
— Так вот вы какой, капитан Каберов! — меряя меня взглядом, сказал он с улыбкой, после того как я ему представился. — А мне почему-то вы виделись богатырем.
— Что делать, товарищ генерал! Не удался ростом.
— Ничего, зато кое в чем другом удались. Садитесь. — Он указал на кресло. Первым, на что я обратил внимание в кабинете Жаворонкова, был фотопортрет полковника Кондратьева — точно такой же, какой я видел у нашего комдива.
Наша беседа была непродолжительной. Жаворонков сообщил мне, что отныне я летчик — инспектор Ейского авиационного училища. Моя просьба оставить меня на фронте была вежливо выслушана и твердо отклонена.
— Повоевали, товарищ Каберов, и хватит, — сказал генерал. — В вашем боевом опыте нуждается молодежь. Позаботьтесь о том, чтобы курсанты, обучаясь, чувствовали себя как бы в боевой обстановке. Мы отправили в училище трофейный истребитель «Мессершмитт — 109». Вам придется полетать на нем. Всего доброго, товарищ Каберов!..
На этом можно было бы и завершить мою книгу, потому что вплоть до дня победы над фашистской Германией мне больше не довелось участвовать в боях. После года работы в Ейске я был послан на высшие офицерские курсы, а потом получил назначение на Дальний Восток. В послевоенное время закончил Военно — воздушную академию. Командовал полком, летал на чудесных реактивных истребителях.
Все это было захватывающе интересным. Но в последней главе своих воспоминаний я позволю себе рассказать лишь о двух мирных днях, которые всколыхнули в моей памяти все пережитое на войне.
КАМЕНЬ ВОЗЛЕ КАЛИТКИ
В августе 1961 года исполнилось ровно двадцать лет с того памятного для меня боя, после которого мой И-16, приземляясь на ржаном поле возле деревни Большая Вруда, ударился о большой камень — валун.
Двадцать лет! Как хотелось бы взглянуть теперь на те места, навестить Зинаиду Михайловну Петрову, в чьем доме нашел я приют после постигшего меня несчастья. Но прежде надо узнать, живет ли она доныне в тех краях. И вот я посылаю письмо в Волосовский райком партии.
Вскоре приходит ответ. «Зинаида Михайловна ждет вас в гости», — пишет мне секретарь райкома П. Я. Кожинская. Сама Зинаида Михайловна тоже присылает мне письмо, да такое доброе и душевное, что после него не .побывать в Большой Вруде было бы просто грешно.
Течет, течет под колеса моей «Волги» серый асфальт шоссе. Еду по маршруту: Новгород — Ленинград — Низино — Горелово — Клопицы — Волосово — Большая Вруда.
Низино. Как все здесь изменилось! Стоят высокие березы и тополя, которых раньше не было.
А памятные мне деревья и кустарники исчезли. Застенчивый паренек ведет меня к местам захоронений времен минувшей войны. По окаймленной цветами дорожке подходим к могиле, которую я ищу. Над могилой высится обелиск. У подножия его лежат венки, живые цветы. Золотом по камню строго начертаны слова:
«Здесь похоронены летчики — истребители, героически погибшие 16 — 21 августа 1941 года в воздушных боях при обороне Ленинграда
Герой Советского Союза старший лейтенант Бринько П.
майор Новиков И.
старший лейтенант Шерстобитов В.
старший лейтенант Соболев Н.
старший лейтенант Жбанов А.
старший лейтенант Багрянцев М.
лейтенант Алиев Г.
младший лейтенант Шевченко Н.».
Стою в оцепенении. Друзья мои, дорогие мои братья и товарищи, я пришел к вам. Я помню о вас. Вы в моем сердце и в памяти навсегда, навсегда…
В надписи на обелиске много досадных неточностей. Надо будет ее поправить. Но это потом. А пока я не в силах вымолвить слова. Спазмы сдавили горло. Мой юный спутник с молчаливым пониманием стоит рядом со мной…
От братской могилы я направляюсь к площадке, где когда-то был наш аэродром. Медленно иду по дороге — той самой дороге, по которой провожал жену в первый день войны. Останавливаюсь, прислушиваюсь. За кустарником, как и тогда, беспечно звенит, звенит, бормочет что-то, играя камешками, безымянная речка. Неужели прошло двадцать лет? Двадцать лет…
Обрушившиеся земляные капониры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106