— Тебя как зовут? Я — Панченко Иван.
— Мы тезки; я тоже Иван. Учишься или работаешь?
— Слесарем работаю на заводе. А ты?
— Учусь в техникуме. На механическом отделении.
— Это хорошо: с машинами, значит, знаком. Да ты не беспокойся, что много пропустил, нагонишь — товарищи помогут.
В класс входят, громко разговаривая, несколько ребят.
Панченко говорит:
— А вот еще комсомольцы с нашего завода. Мы все вместе работаем и вместе учимся. Знакомьтесь, ребята!
Мы окружили мотор. Для меня все ново. С завистью слушаю, как ребята сыплют авиационными терминами.
Рядом со мной стоит Петраков — крепыш, с круглой румяной физиономией. Он говорит:
— Летать бы поскорее!..
Леша Коломиец — высокий, живой паренек с серьезным, открытым лицом и карими вдумчивыми глазами — возмущается:
— Летать!.. Для этого надо знать теорию полета, заниматься упорно. А ты сразу — летать! Ребята были согласны с Коломийцем.
— Там видно будет, кто научится летать, а кто нет, — замечает Панченко. — Ясно одно: не зная теории, самолет в воздух не поднимешь. Да тебя и не пустят в самолет. Вот ты, у станка работаешь, а ведь станок надо хорошо знать, понимать, чем он, как говорится, дышит. Терпением запастись надо, чтобы освоить все это! — И он добавляет: — Вызываю Петракова на соревнование.
— Да куда там… — ворчит Петраков.
В тот же вечер я убедился, что попал в хороший дружный коллектив. Ребята наперебой предлагали мне свои конспекты.
— Возьми у Коломийца, — советует кто-то, — он аккуратно все записывает, слова не пропустит.
Товарищи уговорились собраться на другой день пораньше и позаниматься со мной.
В общежитии меня ждали с нетерпением. Я долго рассказывал приятелям обо всем, что видел и слышал, о новых товарищах.
— Смотри, впереди переводные экзамены на четвертый курс, — предостерег меня Миша.
— Попытаюсь справиться, — ответил я, садясь за конспект Коломийца.
До поздней ночи тщательно переписывал конспект, перерисовывал схемки деталей самолета и запоминал: фюзеляж, элерон, маленький кабанчик, большой кабанчик, перкаль и еще множество терминов.
Я довольно легко все усваивал и быстро запоминал — очевидно, помогли общие знания техники.
Совмещать учение в техникуме и в аэроклубе действительно оказалось нелегко. С девяти до трех шли занятия в техникуме, а с пяти — в аэроклубе. Но ни одной лекции в техникуме, ни одного занятия в аэроклубе я не пропустил. По-прежнему оформлял стенгазету в техникуме. На домашнюю подготовку оставались выходные дни, поздний вечер, раннее утро.
А утром, как всегда, тренировка в спортзале техникума. По-прежнему я увлекался и легкой и тяжелой атлетикой, участвовал в спортивных выступлениях студентов.
Кстати сказать, утренние тренировки, когда подчас так не хочется вставать спозаранок и бежать в холодный зал, постепенно вырабатывали у меня не только быстроту и выносливость, но упорство и настойчивость. Они закаляли меня, помогали выдерживать большую нагрузку.
В то нелегкое для меня время со мной часто разговаривал наш комиссар Кравченко, поддерживал меня добрым словом. Он умел найти подход к каждому учлету, все время был с нами. Кравченко знал все наши нужды и помнил, как у нас обстоят дела на работе и дома, — мы откровенно рассказывали ему обо всем.
На политзанятиях комиссар знакомил нас с международным положением. Оно все осложнялось.
— Мы все должны быть готовы к обороне, к защите завоеваний Октября, — часто говорил комиссар. — Быть может, каждому из нас придется защищать Родину.
Занятия в аэроклубе становились все интереснее. Мы проходили историю авиации. Подробно изучали самолет, авиационный мотор. Начлет Соболев читал лекции по теории авиации доходчиво, интересно, нередко повторял свое излюбленное:
— Чтобы грамотно летать, надо хорошо знать теорию.
Мы усиленно занимались, я — особенно. С помощью товарищей удалось сравнительно быстро наверстать упущенное.
И месяц спустя после поступления в аэроклуб я впервые стоял у доски. Преподаватели знакомились с моими знаниями, задавали много вопросов.
Я очень волновался, но отвечал как будто правильно. К великой своей радости, получил отличную оценку.
Не меньше, пожалуй, радовались этому и мои друзья учлеты.
Последнее свидание с Мацуем
У меня буквально не было свободной минуты, и я уже Давно не виделся с Мацуем. Теперь, догнав учлетов, я первым делом отправился к нему. В комитете комсомола узнаю, что наш секретарь в больнице. Осенью он простудился, перенес болезнь на ногах — теперь у него обострение туберкулезного процесса.
Уже давно все мы уговаривали Мацуя отдохнуть, полечиться, но он никогда не обращал внимания на свое здоровье: все ему было некогда. Он обладал удивительной выдержкой, огромной трудоспособностью и той горячей любовью к делу, которая дает человеку силы.
В воскресенье я отправился в больницу. Меня не хотели пропускать.
— Вас, ребят, так много к нему ходит, что пока мы перестали к нему пускать. Он очень слаб, — сказала медсестра.
Но я упросил ее ненадолго пропустить меня, обещал уйти по первому ее знаку. Сестра ввела меня в палату и ушла.
Мацуй лежал с закрытыми глазами, дышал тяжело, часто. Его вид встревожил меня: он осунулся, на щеках горел лихорадочный румянец. Услышав шаги, он открыл глаза, приподнялся. Негромко сказал:
— Рад тебе, Ваня! Давно не видались. Сядь вон там на стул, рассказывай. Как дела? Что нового в техникуме, в аэроклубе? Как стенгазета? Спортивные успехи?
Я стал рассказывать, но Мацуй вдруг закашлялся и долго не мог отдышаться. Он все повторял: «Не обращай внимания, рассказывай».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23