Обещаю не повышать голоса и не плакать. Пожалуйста, Эдик! Просто мне надо спросить тебя кое о чем. Оставь свой проклятый телефон хотя бы на одну минуту! - вскрикнула она, поскольку тот поднялся с явным намерением запереться у себя в комнате.
Крик перешел в истеричный визг, который быстро достиг максимального регистра и, без сомнения, был услышан тремя этажами выше и тремя этажами ниже, несмотря на добротность сталинских перекрытий.
- Я отказываюсь с тобой разговаривать, - заявил Эдик, досадливо отмахиваясь переносными телефонами. В каждой руке по "билайну". - Да, отказываюсь. Надоели твои слезы и твой визг! Соседи решат, что мы некультурные люди. А то ещё снизу прибежит охрана, подумают - у нас ЧП...
- Ладно, Эдик, - прошептала она и, собрав последние силы, взяла себя в руки. - Теперь ты видишь, я не плачу и не кричу. Теперь ты можешь меня выслушать?
- Чего тебе от меня надо? - наконец сказал он, неприязненно оглядывая Машу с головы до ног.
- Прошу тебя, Эдик, - взмолилась она, - я хочу устроиться на работу. Пожалуйста, позволь мне работать. Большинство жен воюет с мужьями, требуя побольше денег. Я же просто хочу чувствовать себя человеком. Я хочу работать.
- Нет, я не хочу, чтобы моя жена работала, - отрезал Эдик. - Я не хочу, чтобы за моей спиной шептались: "Этот жадный еврей даже свою жену заставляет пахать!" Зачем мне этот геморрой? В конце концов, дома тоже достаточно работы. Почему бы тебе как следует не заботиться о своем муже, а?
Кажется, он её просто не слышал, как если бы она вдруг заговорила с ним на иврите, которого он не знал. Как растолковать ему элементарную вещь: дело не в деньгах, которыми, если уж быть до конца точным, он её не так чтобы осыпал. Пропади они пропадом, его деньги. Работа - это то, что необходимо для душевного и умственного здоровья. Это её единственная надежда на спасение... Она была готова устроиться куда-нибудь обыкновенной секретаршей... Но Эдик упорно твердил одно:
- Я категорически против, чтобы моя жена работала. Да ещё какой-нибудь подстилкой-секретаршей. В нашей семье это не принято. Не принято - и весь разговор.
- Но если только для начала... Только пока не найду что-то более достойное...
Он пристально посмотрел на Машу, а потом поганенько хохотнул:
- Если уж тебе так не терпится, можешь обслужить меня прямо сейчас, а потом свари кофе. Считай, с этого момента я принял тебя в свою фирму, и ты можешь приступать к своим обязанностям.
Мама была весьма смущена надрывными жалобами дочки. Это ведь она в свое время внушала ей, что та должна как можно скорее выскочить замуж, поскольку при её очевидной склонности к полноте с возрастом это будет довольно трудно сделать. Не обзаведется мужем молоденькой, так потом её всенепременно разнесет, а значит, весь век куковать одной. Маша послушалась, выскочила замуж - и что же?.. Не прошло и года, а она уже не узнает себя в зеркале.
- Доченька... - начала мама. Таким тоном разговаривают с душевнобольными. - Не подумай, пожалуйста, что мне безразличны твои проблемы, но, мне кажется, нам нужно все тщательно взвесить и не спеша решить, как поступить... Только не сейчас, когда ты так взволнованна. Немножко попозже...
Но разве Маша уже давным-давно все не взвесила? Взвесила. Взвешивала. В том числе и себя... Разве она не исследовала себя в зеркале, наблюдая, как заплывают жирком её когда-то прекрасные голубые глаза, как нос проваливается, исчезая между раздобревшими щеками, как свинячьи складки формируются вокруг подбородка? Разве она ослепла, чтобы не заметить, что груди превращаются в бурдюки с жиром, а талия давно слилась с тяжелыми бедрами Гаргантюа? Она уже и не помнила, что когда-то её щиколотки были изящными и тонкими, словно у антилопы, а теперь не пролезают в стандартную обувь, и приходится покупать белье, которое годится разве что для слонов... Даже самые плюгавые и никудышные мужики не засматриваются на неё на улице, а это - последний признак того, что она безнадежно деградировала... Словом, все, что ей оставалось: или наглотаться какой-нибудь убойной дряни, или, целыми днями сидя перед телевизором, превращаться в один огромный кусок сала.
Впрочем, что касается бесконечного сидения перед телевизором, то нечто ценное в этом было. Зерно надежды, которое заронила в её душу Рита Макарова, проросло, и желание сделаться тележурналисткой жгло её, словно мучительный внутренний огонь. Теперь-то Маша доподлинно знала, чему именно она хотела бы посвятить свою жизнь.. Оставалось лишь превозмочь собственную натуру и, оторвавшись от телевизора и жратвы, заняться любимым делом.
- Мария, доченька, - говорила мама, механически прихорашиваясь перед зеркалом, - прежде всего, ты должна понять, что тебя беспокоит на самом деле. Если ты мне расскажешь об этом, то я, может быть, смогу тебе помочь...
Она заботливо подправила выбившуюся прядку, подкрасила губы и подрумянилась.
- Бедненькая моя, - сокрушенно сюсюкала она, даже не глядя в сторону дочери, - ты должна мне рассказать. Я попробую тебе помочь.
Она была поглощена исключительно собственной персоной. Как Маша могла объяснить ей, почему она ненавидит жизнь, в которой каждое её движение контролируется мужем - мужчиной, у которого один ответ на все её жалобы. Чтобы почувствовать себя счастливой, помимо сексуально-гимнастических упражнений, она нуждалась в каком-то деле. А от Эдика она слышала одно. "Отстань от меня со своим геморроем!" - чуть что ворчал он.
- У меня идея! - сказала мама. - Тебе нужно заняться большим теннисом. Ты быстро войдешь в норму. К тому же там общество. Ты встряхнешься как женщина... Но сначала, - продолжала она, - тебе нужно показаться хорошему специалисту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132