Я безропотно принимал все поручения, которые давал секретариат — готовил к печати письма, вел переписку с читателями, гонялся за десятистрочной информацией, снабжал некоторые материалы карикатурами — выяснилось, что редакционный художник Жора этого не умеет, расследовал жалобы... Дальше — больше. Сочинил пару корреспонденции, написал статью и, наконец, дерзнул на очерк, да еще проиллюстрировал его. Это уже был высший пилотаж. Мои материалы больше ругали, чем хвалили, но выяснилось, что я умею делать то, чего не умеют другие, и во многих областях знаю больше, чем университетские питомцы. Выяснилось, что хлебнул лиха, прошел большую школу жизни, люблю и умею работать. Ребятам было невдомек, что я пришел не шутки шутить. Мне надо было становиться на ноги и зарабатывать. Мы начинали жить с нуля, и потому я не гнушался создать, скажем, пятистрочную текстовку к фотографии, хоть и пятерка ей цена, а все-таки деньги. Матерые журналисты, мечтавшие о «подвалах» и «разворотах» были поражены, когда в первый же месяц работы я стал чемпионом в гонорарной ведомости.— Ты бы поделился секретом.— Лучше сорок раз по разу, чем ни разу сорок раз. А проще — лучше три раза по сто строк, чем один раз триста.Берясь за любую работу, в том числе и за мелочь, я, помимо всего, оттачивал перо, учился писать емко и лаконично. О том, что меня признали в редакции за своего, мне сообщил весьма необычным образом сидевший напротив меня в комнате Юра Лабун, заведующий отделом спорта, симпатичный малый и отчаянный лентяй. Однажды, прочитав мой весьма зубастый материал, он сказал:— Знаешь, Борис, а я ведь думал, что ты дерьмо...— Спасибо за комплимент.— Нет, я серьезно. Ты, оказывается, наш.Через полгода меня назначили заместителем редактора.Работал на износ. Никита Сергеевич Хрущев, первый секретарь ЦК КПСС был подвижен и плодовит, как обезьяна. Непрерывно мотаясь по стране и за рубежи, произносил длинные речи, и все их надо было немедленно публиковать. Телетайп, который должен был оканчивать работу в шесть вечера, зачастую предупреждал: «Ожидается важное сообщение». И часов в 11 вечера появлялось: «Всем, всем. Сообщение ТАСС. В текущий номер». И следовала речь Никиты Сергеевича на две, а то и три полосы. Готовый номер — в загон, и начиналась лихорадка. Газета готова часам к четырем — пяти утра и, конечно, к читателю попадала только назавтра, но зато слово вождя было увековечено в день произнесения. Разрешение на выпуск в свет каждого номера должен был дать редактор или его заместитель. А поскольку мой шеф бывал в частых и длительных отлучках — болезнь, реабилитация, отпуск, поездка в составе делегации республики в ООН — я месяцами освобождался часам к пяти-шести утра, а в десять опять на работе. Если моя малолетняя дочь однажды утром заставала меня дома, то спрашивала:— Ты уже из командировки приехал?Из-за длительных отлучек редактора мне пришлось стать и крестным отцом нового названия газеты. Для нас, журналистов, «оттепель» наступила ранее 60-х годов, и началась она с приходом на пост главного редактора «Известий» Алексея Аджубея. Был он зять Никиты Сергеевича, о котором говорили: «Зять-то он зять, но с него есть что взять». Это был, безусловно, первоклассный журналист и великолепный организатор, враг всяческой рутины. При нем «Известия» ожили, стали интересной как по содержанию, так и по форме газетой — лихие статьи, свободная верстка, обилие фотографий, хлесткие заголовки. Следом потянулись и мы, молодежная пресса. Партийные издания по-прежнему равнялись на сухой официоз «Правды», которую звали «кладбищем талантов», ибо туда отбирали лучших журналистов, чтобы засушить. А «молодежки» принялись дерзать. Пример лихого новаторства подала молдавская. Помню броскую шапку на весь разворот «Укрощение Свислочи». Мы обхохотались. Свислочь, протекающая через Минск, была не то, чтобы речушка, но и не река, приток которой Немига, спрятанный нынче в канализацию, представлялся водной преградой в «Слове о полку Игореве». Какой же была мать-река Свислочь в те времена! А сегодня городские власти начали одевать ее в гранит, не потому, что она бушевала и размывала берега, а для приличия, чтобы не казалась лужей. И, поди ж ты, такая слава! Укрощение!Наша «Сталинская молодежь» ничем не отличалась от десятка других «молодежей»: серенькая, как воробей, с сереньким шрифтом названия, строго регламентированной версткой — две колонки, три колонки, колонка, подрезка под передовицей, не более двух слепых клише на полосе; на развороте — подвал, два подвала или трехколонник и все остальное в таком же духе. Пытаясь сделать графику верстки хоть как-то выразительнее, я притащил в редакцию студента художественного института, графика Костю Тихановича. Появились клишированные заголовки, крохотные заставки, фигурка забавного человечка, выделяющего особо важный материал, его почему-то назвали Пепкой. Но все это были жалкие потуги. Хотя мы и звались газетой для молодежи, на самом деле оставались общеполитическим изданием и обязаны были публиковать весь официоз. Нужна была коренная ломка. Воспользовавшись тем, что имя Сталина пошло к закату, мы вошли в ЦК КПБ с предложением поменять название, тем более что такие прецеденты в Союзе уже имелись. Внесли хлесткое «Знамя юности» и приложили готовую картинку. Вел заседание бюро ЦК второй секретарь, имевший к идеологии весьма отдаленное отношение. Но предложение, в принципе, было принято, и все же кто-то усомнился:— Претенциозно, и потом, неясно какого цвета знамя? Давайте попроще, «Молодежь Белоруссии», скажем, а?На мою ядовитую реплику — редактор был в очередной отлучке, и ответ держал я:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62