Он писал упряжки на Променад-дез-Англе, американские военные суда «Трентхэм» и «Девестешен», которые стояли на причале в заливе. Южная природа пленяла его, хотя пейзажи у него не получались. «Я совершенно не способен написать пейзаж, даже простую тень, – признавался он Девиму. – Мои деревья похожи на шпинат, а море – на все что угодно, кроме моря». А ведь Средиземное море так прекрасно, но его «чертовски трудно передать именно потому, что оно прекрасно». В самом деле, пейзаж, даже морской пейзаж, это нечто незыблемое, а Маленькое Сокровище, хотя он и был обречен теперь на неподвижность, оставался если не телом, то душой, темпераментом все таким же, каким он был раньше, – человеком действия. Вспоминая счастливые времена, он написал картину «В память о Шантийи», где изобразил себя, Пренсто и Луи Паскаля едущими в открытом экипаже с бегов.
К концу зимы графиня вернулась с сыном в Боск. И здесь они окончательно убедились в том, о чем раньше лишь подозревали, – после перелома Маленькое Сокровище почти перестал расти. На стене коридора последняя его отметина была сделана в сентябре. Новая оказалась лишь на полсантиметра выше. К несчастью, скрытая работа природы этим не ограничилась. Он достиг переломного возраста и очень изменился внешне. Черты его лица отяжелели, губы стали толстыми, выпятились, и голова на его туловище, которое перестало расти, казалась огромной.
Впрочем, врач, очередное медицинское светило, которому показали мальчика, был настроен оптимистично. Снова возродилась надежда. «Это болезнь роста», – заявил он. Нужно соблюдать «активный режим», как можно больше времени проводить на юге, и тогда «наш дорогой мальчик станет статным и крепким». Но не следует обольщаться: «это дело очень долгое, оно требует большого терпения и разумного упорства». Зато, когда минует переломный возраст, «организм возьмет свое, быстро нагонит упущенное». Надежда возродилась.
В тот год в окрестностях Боска происходили военные маневры. Маленькое Сокровище, ободренный утешительными словами врача, ждал выздоровления. Ходить ему стало легче, и он часто отправлялся посмотреть на солдат. Он сделал несколько этюдов из военной жизни: артиллерист седлает лошадь, батарея, скачущий фельдъегерь.
На лето мать снова повезла его в Бареж. Воды помогут ему поскорее выздороветь. Подумать только, прошло уже почти пятнадцать месяцев, с тех пор как с ним случилось несчастье! Пятнадцать месяцев! Просто невероятно! Но главного все же удалось добиться: Маленькое Сокровище с каждым днем держался на ногах все увереннее.
Мать с сыном часто выезжали на природу.
Однажды в августе, когда они гуляли неподалеку от военного госпиталя, мальчик неожиданно поскользнулся и упал в овраг, вернее, в овражек – метр, от силы полтора метра глубиной. Но этого оказалось достаточно. Как и пятнадцать месяцев назад в Альби, его кости не выдержали. Снова перелом шейки бедра. На этот раз правого.
Мать бросилась в госпиталь за помощью, а Маленькое Сокровище сидел в овражке.
Он не заплакал, не издал ни единого стона.
Сидя в траве, он только крепко, изо всех сил прижимал руку к бедру.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Трекло
(1880–1886)

I
ХУДОЖНИК ЛЕОН БОННА

Живопись для меня лишь средство отойти от жизни. Крик в ночи. Подавленное рыдание. Застрявший в горле смех. Жорж Руо (1871–1958) – известный французский художник. – Прим. пер.


Руо


Зима 1880 года на юге Франции была удивительно мягкой.
Как обычно в это время года, в Ницце царило оживление. Со всех концов света сюда съезжались богатые иностранцы. Уже прибыли принц Уэльский и великие русские князья. К местам увеселений по Променад-дез-Англе, оставляя за собой аромат духов, тянулись великолепные экипажи с роскошно одетыми дамами.
Анри де Тулуз-Лотрек вместе с матерью смотрел на этот поток экипажей, ожидая, когда, погоняя четверку лошадей, пронесется в карете его отец. Мальчик смотрел, слушал, вдыхал теплый зимний воздух, в котором соленый запах моря смешивался с волнующими ароматами духов. Опираясь на палку, он с трудом брел, переваливаясь с ноги на ногу.
Ему уже минуло пятнадцать лет. Он остался калекой.
Как хотелось матери утешить его, успокоить. Она все еще надеялась. Но он сам, надеялся ли он? Его переломы оказались роковыми, они как бы отзвонили отходную тому полному иллюзий времени, когда он жил со спокойной уверенностью, что он такой же, как и все мальчики, жил, не подозревая о таившейся в нем болезни, которая однажды неминуемо обрушится на него.
А она должна была обрушиться неизбежно, и наиболее вероятно – в период полового созревания, именно в этот период. Ему было даровано все, и он разом всего лишился.
Надеяться? Но на что? Сорок дней он пролежал в гипсе в полной неподвижности – сорок бесконечных, безрадостных дней. Потом его перевезли из Барежа в Боск, а затем – в Ниццу. В Боске он снова приковылял к той стене, к которой остальные дети весело прибегали, чтобы лишний раз убедиться, как быстро они растут. А он за год вырос всего на один сантиметр. Он проходил мимо этой стены – «стены плача», как называли ее слуги, сочувствуя мальчику, – с содроганием.
По правде говоря, он все знал и без этой стены. Достаточно было взглянуть на его ноги и руки: такие короткие! Они совсем остановились в росте, а так как туловище, в общем, было нормальное, то фигура получалась нелепейшая. Эта несоразмерность все увеличивалась. Какая же карикатура на него самого получится в конце концов? С каждым днем он делался все уродливее. Толстел нос, губы выпячивались, набухали, нижняя губа нависала над скошенным подбородком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113