— Сбегай, сынок, попей водички. — Колюня похлопал Трезора-Иоанна по плечу, и тот, как кенгуру, ускакал по шоссе.
Впереди происходило все. Из воронки открывался полный вид. Вокруг потемнело, поскольку солнце лишь розово светило через треугольник, который снова чуть опустился, словно вонзившись в землю, будто поймав солнце, светившее теперь почти от земли. А шоссе, казалось, направлялось к самому светилу, оказавшемуся вовсе не центром планетарной системы, а простым манипулянтом явившегося ужаса.
Было видно, как шеренги инвалидных колясок ускоряют ход, постепенно теряя строй. Часть из них взяли вправо и выкатились на асфальт впереди нас. Привокзальный полк также ускорил ход. Кое-кто пытался бежать, падающих подхватывали. Сперва рваный, а затем все более единый вырос звук. Это шедшие на ужас закричали:
— Ура-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
Мурашки кайфа забегали по спине. Захотелось встать в полный рост и побежать, как получится. Сделать так, как стократно представлял в детстве, читая про войну. Захотелось хлебнуть этого испепеляющего восторга, которого никогда не узнал в произошедшей жизни.
Хотя и наступили полусумерки, было видно, что на вершину холма выкатилась конница. В центре ее сверкало золото мундиров и серебро сабель. Флаги и хоругви. Смертельная линия во главе с главнокомандующим фронтом, готовая ринуться и развить успех смертников.
— Может, и мы в маму? — подал голос Женя. — Иначе не успеем в мать!
— Чтобы стоять, даже пота не надо. Кто тогда узнает про наш блеск? — Сека всегда был нервный, но никогда не волновался, а тут и его разобрало.
— Кто-то ведь должен и наблюдать, оставаться современником, чтобы потом… — начал Серега, но Колюня, хохотнув и перебив Серегу, предложил:
— Мне мальца только крикнуть — он нам миномет притащит!
— Солнце надо рвать на части, — еле сдерживаясь, процедил философ.
Но Паша. Мудрый командир. Он выдержал паузу. Только зубы слышно скрипели сквозь шум наступления.
— Ждем, — сказал. — Иногда ждать — наивысший блеск.
И, оценив психологическую неустойчивость момента, велел доставать коньяк, который последнюю пару суток под персидским ковром хранил авангардист.
“Ура!” продолжалось и даже усилилось. Конница сплошной линией стала спускаться с вершины, выдерживая дистанцию за первой волной атакующих сумасшедших и покуда сдерживая движение. Да и Привокзальный полк мы уже видели со спины. Из-за рощи, частично скрывавшей обозрение, появились мужицкие маршевые роты, неспешно шагающие с винтовками наперевес. С фланга на фланг, перелетая наше шоссе, сновали посыльные. “Ура!” бегущих продолжало зажигать пространство.
— Мама, ура-а-а-а! — хрипло, как Шаляпин или Ленин на патефонной пластинке, зарычал-запел Женя, высовываясь по пояс из окопа и размахивая бутылкой.
Мы подхватили. Сперва крик. Затем Колюня прыгнул на заминированного, накрывая телом, приговаривая:
— Что ты делаешь! А если случайная пуля? Разорвет на мелкие клочья!
— Мама, маза, мутер, — ответил Женя.
Но тут стало не до брани и не до восторгов. Не до Ленина и Шаляпина. Не до коньяка, хотя до него всегда есть дело. Потому что коньяк и ужас оказались похожи. Почти одного цвета. Коньяк был жидкостью, но розово-солнечная середина врага также заметно повлажнела. Овал потерял устойчивую форму, будто размякая, в нем стали заметны какие-то складки, неровности. Он стал агрессивен и моментален, молниеносен. Случилось что-то неуловимое, мгновенное. Черный нитяной с влажным солнечным центром произвел действие, осуществил глагол. Так высасывают белок и желток из сырого яйца. По звуку. По действию — зрение не успело различить. По результату — наступавших вместе с их боевым воем будто корова слизнула языком. Скорее не корова, а мухобойка — одна часть пространства прихлопнула другую. Особых нарушений земляного слоя тоже не наблюдалось, просто поле стало чуть-чуть ровнее…
Так тихо вокруг, что невозможно. Только одинокий хрип-пение заминированного авангардиста:
— А-а-а-а-а-а!
Но и он заткнулся.
Слышно, как на левом фланге дыбятся и кричат лошади. Ряды конницы стали мешаться. Еще чуть-чуть, и начнется гибельная паника. Все это происходило на наших глазах. Влажный ужас, совершив удачное действие, снова отвердел. Вернулись внешняя доброта и миролюбие. Даже внутреннее солнце стало светить ярче. Этим и воспользовался главнокомандующий. Мы видели, как он проскакал вдоль эскадронов, выхватив из ножен саблю и встав в стременах. Не было возможным понять, о чем он орал, но паника прекратилась, раздался ответный вопль, блеснули на солнце клинки, и лава в отчаянном броске покатилась вниз.
Когда красиво, то и слов нет.
— Коммунисты, вперед! — донеслось с правого фланга.
Не вдруг, но роты поднялись. Сразу видно, что это заслуженные отцы семейств, основательные, в очках и шляпах, кандидаты технических и физических наук, конструкторы “почтовых ящиков” советской поры.
— А монетаристы, вперед! Такой бы призыв здесь не прошел! — нервно прокомментировал Серега.
Не так вычурно, как конница, однако неостановимо, безудержно, целенаправленно, рассудочно-угрюмо и надежно. Они бежали небыстро, почти трусцой, выставив винтовки, рассчитывая взять ужас на штык.
Женя хлебнул из горлышка. Паша за ним. Затем Сека и Серега. А Колюня состроил хмурую гримасу и проворчал:
— Как вы можете в такой момент?
Сын полка Бесов согласно кивал и похрюкивал.
…Кто знает закон красоты? В чем совершенство верховой езды? Одно животное (человек) вскарабкивается на хребет другому (лошадь — конь), колотит того по бокам, чтобы колотимое полетело галопом…
Было красиво.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50