Джейн была взбешена: ее бессильная ярость — ибо она знала, что никакими словами или действиями не может заставить Карлейля иначе относиться к этой семье, столь прочно вошедшей в их жизнь, — была не меньше оттого, что не получала выражения.
Когда они достигли Шотландии, леди Гарриет отправилась в горы, Карлейль к своей сестре на ее ферму в Сольвей, а Джейн — в гости к родственникам в Файф. Всякий приезд в Шотландию будил в Карлейлях воспоминания о прошлом: Карлейль в перерыве между купанием, пешими прогулками и работой над Фридрихом нашел время для сентиментального визита в Скотсбриг, где доктор Джон поселил троих своих пасынков. Джейн в это время встречалась с друзьями и родственниками и плакала, вспоминая собственную молодость, отца и мать. Все могло тем и кончиться, а Королевский салон — забыться, если бы Карлейль не решил на несколько дней съездить к Ашбертонам на озеро Лох-Люхарт. Здесь он еще больше впал в уныние и, жалуясь, писал Джейн, что в гостиной не позволяют разводить огня, что леди Гарриет от любого пустяка «способна дойти до крайностей» и что «нельзя ничего разумного сделать, ничего хорошего прочесть, сказать или подумать». Однако Джейн не сочувствовала ему. «Несмотря на все возражения, в данной ситуации ты, смею сказать, неплохо устроился. Почему же нет? Если ты идешь в какой-нибудь дом, то все знают, что это потому, что тебе хочется туда идти; а если ты там останавливаешься, то потому, что хочешь там остановиться. Ты не „жертвуешь собой, как делают слабодушные добрые люди, ради удовольствия других“.
Она решительно отвергла предложение леди Гарриет вернуться в Королевском салоне; впрочем, если Карлейль едет с ними, то тогда совсем другое дело: «в таком случае я еду в качестве твоего багажа и не решаю за себя». Кажется, это был первый случай, когда Карлейль понял, что что-то неладно. Проявив необычный для себя такт, он уступил Джейн. Карлейли возвратились в Лондон независимо от Королевского салона.
Леди Гарриет вернулась одна, а вскоре уехала на юг Франции лечиться. Она провела там рождество, но здоровье ее заметно не улучшилось. Ее письма к Карлейлю становятся апатичными, письма Карлейля к ней — встревоженными. Ей делалось то лучше, то хуже. Карлейль узнал, что она страдала от какой-то опухоли и что это неизлечимо. Он отказывался верить, называл врача, поставившего этот диагноз, безграмотным дураком. И вдруг однажды, в мае 1857 года, Монктон Милнз привез на Чейн Роу известие о том, что Гарриет, леди Ашбертон, скончалась в Париже. Многолетний платонический роман закончился.
Чувство Карлейля к ней было лишь частью его страстного стремления найти свое почетное место в рядах аристократии крови и духа, объединившейся ради счастья людей с таким провидцем, как он. Его последнее письмо к ней повторяет в самых страстных выражениях эту мечту, столь далекую от реальной жизни и личности леди Гарриет. Грэндж он предполагал превратить в практическую школу для мальчиков и девочек; лорд и леди найдут себе полезное занятие, и у них не будет больше времени кататься по горам; «где-нибудь на лесной поляне» будет тихо жить Пророк в маленьком кирпичном домике, и ему ничего не будет нужно, кроме как раз в день видеть леди после дневных трудов...
Этим мечтам — в которых, заметим, для Джейн не было места — пришел конец, когда Карлейль стоял у ее могилы в Грэндже. «Adieu, Adieu!» — записал он в своем дневнике. «Ее труд — или, если угодно, тот героизм, с которым она сносила отсутствие труда, — пришел к концу». А Джейн? Похороны, писала она своей подруге в Шотландии, «прошли прямо-таки с королевской пышностью; и все чти мужчины, которые составляли ее Двор, были тут — в слезах!» Однако два месяца спустя, когда лорд Ашбертон передал ей кое-что на память о своей жене, Джейн не могла даже поблагодарить его — она едва сдерживала слезы.
Глава восемнадцатая. Конец Джейн
Сегодня день твоего рождения. Дай бог нам увидеть еще много таких дней. Я опять и опять думаю, что мог бы прожить без всех остальных даров судьбы. Эти годы были полны печали: немалый груз отягощал нас, но, пока мы здесь вместе, мир принадлежит нам. Я не посылаю тебе других подарков, кроме этого клочка бумаги, но я мог бы подарить тебе Калифорнию, а сказать этим не больше, чем говорю теперь. Да будет впереди у нас еще много лет, а худшие годы (как говаривал бедный Ирвинг) — позади.
Томас Карлейль — Джейн Уэлш Карлейль, июнь 1857
Сначала казалось, что смерть леди Гарриет уже не могла изменить домашний уклад на Чейн Роу. Карлейль упорно делал вид, что не понимает происходящего вокруг него: он работал над своей книгой, почти каждый день ездил верхом на Фритце, перед слушателями играл роль пламенного пророка и старался обращать как можно меньше внимания на плохое здоровье и плохой характер жены. Поступая так, он не был бессердечным. Трудно в течение долгих дней, месяцев, лет относиться с нежным сочувствием к тому, кто постоянно жалуется на нездоровье и тем не менее находит силы вести беседу с видимой легкостью и весельем. В своих письмах к семье Карлейль почти всегда упоминает плохое здоровье Джейн и всегда — с большой озабоченностью, но что, в конце концов, можно было поделать! Единственное, в чем его можно упрекнуть после смерти леди Гарриет, это в том, что, столкнувшись с неразрешимой проблемой превращения больной женщины в здоровую, он сделал вид, что этой проблемы не существует.
В конце лета 1857 года Джейн уехала в Шотландию, и туда Карлейль писал ей нежнейшие письма: рассказывал ей, что он присматривает за Неро, дает корм ее канарейкам, ухаживает за ее крапивой и крыжовником, что ему грустно пить чай без нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115