Ничто не помогает. У меня больше ничего нет. Я потерял все…
Так я и лежу… Вдруг слышу — открывается входная дверь. За стенкой шепот. Встаю и толкаю дверь, соединяющую обе комнаты, Мишель, мой старший сын, вернулся домой.
Кое-как бормочу:
— Здравствуй! Узнаешь меня?..
Он долго вглядывается, силится что-то припомнить. Наконец отвечает:
— Нет. Извините, не могу вспомнить, чтобы мы когда-нибудь встречались.
Значит, и он тоже… Со всей настойчивостью, на какую я способен, говорю ему:
— Попробуй вспомнить свое детство
— Да, верно… Теперь мне кажется, что я вас где-то видел… Позже Мишель скажет мне, что незваный пришелец смутно напомнил ему отца, но все-таки старый седой господин болезненного вида лишь очень отдаленно походил на тот образ, который он пытался воссоздать в своей памяти. Впрочем, разве моей семье не было официально объявлено, что я исчез во время войны?..
Теперь я стараюсь собрать всю свою выдержку, стараюсь быть спокойным и говорю Мишелю:
— Я твой отец… Вот уже десять лет как я вернулся в Россию и в течение этих десяти лет находился в тюрьме… Только что меня освободили и доставили сюда к вам… Может, у тебя есть ко мне вопросы?
— Только один, — ответил он. — Скажите, за что вас осудили. У нас невинных людей не сажают за решетку на десять лет…
Невольно я опустился на стул. Кажется, я был очень бледен. Я достал документ и протянул его сыну. Это было решение Верховного суда Советского Союза о том, что все выдвинутые против меня обвинения необоснованны и что я реабилитирован.
Мишель прочитал текст и молчит. На его лице появилось совершенно иное выражение.
— Думаю, сейчас можно обняться, — говорю я. Он подходит ко мне, и я заключаю его в свои объятия. Наконец-то!
Меня пронизывает сладостное, необычайно светлое чувство радости, и я быстро спрашиваю:
— Где мама?
— Два дня назад уехала в Грузию. Она фотограф-одиночка.
Периодически выезжает туда недели на три, чтобы подзаработать. Я пошлю ей телеграмму…
«Отец вернулся. Приезжай немедленно».
КогдаЛюба получила эту телеграмму, то сначала сочла ее за какую-то непонятную провокацию Министерства госбезопасности. Никак не могла поверить в мое возвращение. Но не исключая такую возможность на все сто процентов, она одолжила деньги на обратный билет. Поезда шли переполненными до отказа. Люба показала проводнику телеграмму, тот проникся к ней сочувствием и пустил в служебное купе…
Наконец Люба приехала…
И вот мы молча, после пятнадцати лет разлуки, смотрим друг другу в глаза, и для нас это больше многочасовых бесед. К слезам радости примешиваются чувства глубокой печали. Ведь самый факт моей реабилитации никак не может вернуть нам утраченные десять лет. Сознание этого только усиливает наше горе.
И каким же хрупким кажется мне теперь мое вновь найденное счастье. Эти мгновения я ощущаю как некий сон, который неумолимая действительность может рассеять в один миг…
«Муж Любы приехал!» — эта весть быстро разносится по всей улице. В распространении новости усердствуют любопытные соседи и неизбежные когорты осведомителей. Ко мне тянется множество рук, и я объясняю, рассказываю, рассказываю…
Через несколько дней к дому подъехал роскошный лимузин. Какой-то полковник поздоровался со мной и сказал, что по поручению Главного разведывательного управления он обязан доставить меня в Центр.
И вот я снова в кабинете, где в 1937 году меня принимал Берзин…
Довольно немолодой генерал долго пожимает мне руку, приговаривая: «Наконец-то! Наконец-то!»
Удивленный его поведением, я не без волнения спрашиваю:
— Почему же за все эти годы вы не сделали ничего, чтобы защитить меня?
В ответ он смеется:
— Да кто же мог бы вас защитить? Мы находились в тех же местах, что и вы. Лишь после смерти Сталина удалось убрать клику, повинную в репрессиях, которым подвергались наши сотрудники после возвращения в Советский Союз. Считайте годы вашего пребывания в тюрьме годами борьбы с врагом. Забудьте прошлое. В свои пятьдесят лет вы еще молоды. Мы сделаем все необходимое, чтобы восстановить ваше здоровье, и обеспечим вас квартирой в Москве. Мы уже вошли в правительство с ходатайством о назначении вам пенсии за ваши заслуги… А вы-то сами что собираетесь делать дальше?
— То же, что и в 1945 году, то есть вернуться на родину, в Польшу. Моя работа в разведывательной службе окончилась в день освобождения Парижа. А то, что последовало вслед за этим, было против моей воли.
После недолгого раздумья генерал отвечает:
— Но ведь ваши дети выросли в Советском Союзе. Не будет ли разумнее остаться в нашей стране, где вы будете в полной мере пользоваться почетом и уважением, которых заслуживает такой человек, как вы? Работу по вкусу подыщете себе без труда.
— Нет, я остался польским гражданином. На моей родине в годы войны были загублены три миллиона евреев. Мое место в небольшой общине моего народа, уцелевшей после такого огромного истребления.
Генерал желает мне счастья, и я откланиваюсь.
Это был мой последний контакт с разведывательной службой. С этого дня я начал вытеснять из памяти свое прошлое сотрудника советской разведки. Этот период моей жизни стал для меня чем-то «доисторическим».
Директор сдержал слово. На несколько недель меня поместили в санаторий, несколькими месяцами позже нам дали квартиру, а в 1955 году мне определили пенсию «за заслуги перед Советским Союзом». В моей трудовой книжке годы, проведенные в тюрьме, были засчитаны в стаж моей работы в разведке.
Да, то была поистине совершенно особая миссия!
8. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ВАРШАВУ
На собственном опыте я понял, как трудно завоевать свободу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160