По другой тропке к реке спускались женщины — яркие, как попугаи, в своих веселых ламба, с целыми столбами посуды на головах. У некоторых были кастрюли из жести с почти стершейся эмалью, у других — посуда из пластмассы с такими ободранными стенками, будто по ним водили шкуркой. Чтобы понять, чем вызвана такая изношенность, нужно посмотреть на метод чистки, которому, впрочем, не откажешь в оригинальности. Посудину погружают в реку и насыпают в нее порядочную горсть песка, после чего девушка ставит в нее ногу, удерживая посудину, чтобы ее не унесло течением. Второй ступней девушка поворачивает посудину вокруг своей оси, между тем как пальцы первой ступни растирают по внутренней поверхности посудины песок, очищая ее. Результат известен, зато руки остаются свободными. Хочешь — жестикулируй, хочешь — держи необыкновенной длины палку сахарного тростника; девушки расправляются с ними с такой ловкостью, какой позавидует любой ай-ай. Каждый раз, когда юные особы дефилировали в ту или другую сторону, они бросали нам скромный взгляд из-под пизанской башни горшков, стоящих у них на голове, и приветствовали нас мягкими и нежными, как у воркующих голубей, голосами. Они были восхитительны, и я до смерти жалел, что не знаю мальгашского, — как бы хотелось спуститься вниз к реке да поболтать с ними, пока они чистят кастрюли пальчиками ног, с мягким шипящим звуком, как будто едет лилипутский паровозик, — прямо скажем, приятнее на слух, чем посудомоечная машина.
Был еще один человек, чье поведение озадачивало нас. Мы долго спорили, что все это могло бы значить, но стеснялись спросить у него. Он переправлялся через реку на пироге, а затем шел через песчаные дюны к тропке, по которой девушки спускались мыть посуду. Миниатюрный и стройный, он одевался в шорты и чистую рубаху, а на голове его красовалась традиционная для мальгашей соломенная шляпа. Через плечо у него всегда была перекинута палка, с конца которой свисала небольшая сумка из соломы — по всей видимости, его завтрак. Всякий раз, когда этот мальгаш проходил мимо наших палаток, он останавливался, снимал шляпу, склонял голову (в этом своем поклоне он напоминал эмбрион в утробе матери) и, лопоча что-то в знак приветствия, ждал, чтобы мы ответили тем же. Когда церемония заканчивалась, он надевал шляпу и шел к домику для животных. (Чем он там занимался, я заметил только после того, как он проделал это несколько раз.) Поприветствовав снятием шляпы нас, он еще раз снимал ее, проходя мимо домика для ай-ай, единственным обитателем которого пока был Верити. Может, он считал животное зловещим и молил не насылать на него горестей и бед? Этого мы никогда не узнаем, но факт тот, что он снимал шляпу и перед нами, и перед нашим пленником.
Еще одним колоритным персонажем была девушка с ведром. Полненькая и в то же время грациозная, с широкой яркой улыбкой и соблазнительными глазами с поволокой, она дважды в день приходила за водой с огромным желтым пластмассовым ведром. Мы слышали, как она, приближаясь, что-то напевала милым и щебечущим, как у черного дрозда, голосом. Наконец она показывалась с надетым на голову, словно шляпа, ведром. Ведро было столь огромно, что полностью накрывало ей голову, и видеть из-под него она могла разве что свои ступни; но тем не менее девушка грациозно, словно серна, ступала по тропинке со всеми ее камнями и корягами. Естественно, ведро служило отличным резонатором, так что ее пение отзывалось всюду звонким эхом. Возвращаясь назад с полным ведром на голове, она посылала нам ослепительную улыбку, желала всего самого доброго и продолжала свой путь по взбирающейся на холм тропинке, по-прежнему оглашая округу счастливой песней. Мы всегда с нетерпением ждали ее серенад и цирковых трюков с ведром и каждый раз жалели, что все это длится так недолго.
К этому времени Верити стал совсем ручным, и каждый вечер Ли ходила кормить его с рук. Вообще-то в кормлении с рук не было строгой необходимости, но оно дает представление о том, сколько пищи требуется животному. Если животному просто оставить пищу, оно часто разгрызает ее, не съедая, и разбрасывает по всей клетке, так что, когда утром приходишь убирать, трудно понять, сколько же пищи было съедено фактически. Верити с удовольствием поедал хлебные шарики с медом и сырым яйцом, каждый размером с мячик для пинг-понга. Потом наставал черед его любимых жирных личинок жуков, которые он поглощал с великим наслаждением. Поскольку мощные зубы ай-ай постоянно растут, ему нужно грызть что-нибудь твердое, иначе зубы грозят превратиться в клыки. Ну а уж грызть-то было что: тут и подгнившие палки, и кокосовые орехи в кожуре, и сахарный тростник. Тростник, равно как и личинок жуков, исправно поставлял Марк — маленький коренастый бодрый мальгаш, который был у нас на стройке за прораба. Он был глубоко предан Ли, но досаждал ей тем, что упорно называл ее Мама.
Забавно было наблюдать, как по-разному Верити обходился с различными блюдами. Мягкие шарики с медом он подносил ко рту средним пальцем, точно вилкой. Так же он поступал и с жирными личинками жуков, но начинал с того, что отгрызал им головы, отчего те судорожно корчились и сплющивались, как проколотые воздушные шарики, а потом с наслаждением принимался за остатки. Палки сахарного тростника он раскусывал своими огромными зубами, сдирая внешнюю грубую кору и добираясь до сладкой сочной мякоти. Сахарный тростник, по которому прогулялись зубы ай-ай, выглядел как некий древний музыкальный инструмент вроде архаической флейты.
С кокосовым орехом (часто величиной почти с самого ай-ай) дело обстояло посложнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66