Тогда я останусь на бобах с одними своими подозрениями… Ну, говори, парень. Ну, не тяни, пожалуйста…
— Пять лет назад… хрипло сказал Пеструхин, как-то вдруг съежившись. — То же было со мной… За триста рублей в месяц плюс талоны на питание.
Представляете, нищему студенту — и триста рублей в месяц? Конечно, я согласился.
Глава вторая
МОСКВА-ВОРОНЕЖ, ХРЕН ДОГОНИШЬ
— …И сколько это продолжалось? — спросил я, когда Иннокентий, понуро шмыгнув носом, завершил свой странный и сбивчивый рассказ.
Теперь в моем кроссворде разом заполнилось больше половины клеток, и я догадывался, как мне заполнить остальные. Другое дело, я не знал, кто сможет по достоинству оценить мою работу. Вернее, оценщики-то найдутся. Но лишь из числа тех, чьи фамилии с именами уже вписаны мной в пустые белые квадратики. Или вот-вот будут вписаны.
— Сколько продолжалось? — Пеструхин пожал плечами. — У всех по-разному, в зависимости от парадигмы. У первой двадцатки симптомы прошли, по-моему, через месяц. Я был во второй, отучился месяца через три. А сколько это тянулось У Ника, не знаю. Он ведь погиб…
— А что было потом? — Я машинально разглядывал шрам на руке Иннокентия — уже едва заметную полоску повыше запястья.
— Ничего дальше не было, — грустно произнес Пеструхин. — Дело закрыли.
Или, может, вовсе и не открывали… Старец после того случая сразу исчез из института. Канул прямо посреди семестра, словно и не было его. А студентам посоветовали помалкивать в тряпочку… Не всем, конечно, а только тем, кто «A3» испытывал. Мы, мол, давали подписку и денежки получали, оказывается, не по институтской ведомости. Будем права качать, нас же первых и привлекут за махинации…
— Так-так, — обронил я. — Стало быть, вас — и за махинации. Н-ну, молодцы, ничего не скажешь…
Иннокентий Пеструхин слабо улыбнулся. Это был такой легкий намек на улыбку, ее робкая тень.
— Сейчас-то я понимаю, — сказал он, — они нас брали на пушку. Какая там подписка, когда человек погиб?.. У них у самих коленки тряслись: опыты над людьми, дело подсудное. Они бы сами в стрелочники угодили, если что… Понятно, студенты — не совсем люди, материал, но все-таки… В общем, мы все помалкивали тогда, все добровольцы. Ника похоронили, скандал замяли. Так все и кончилось…
Остался только шрам на руке, это когда я шкаф ломал, после месячного курса.
Старец мне: «Даю установку, открыть тот шкаф!», а я кулаком прямо в дверцу — шмяк! Насквозь ведь пробил, Яков Семенович. И очень жалел потом, что его физиономия тогда мне не попалась, вместо дверцы…
Я представил себе, как щуплый Иннокентий, обезумев, дубасит шкаф, а вокруг него бегает этот деятель с лабораторным журналом и вопит: «Корреляция отсутствует! Заложите поправку в следующий параметр!..» Представил — и тоже пожалел, что экспериментатор от меня сейчас далеко. Уж я бы точно не промахнулся.
— Старец… — пробормотал я. — Значит, Старец… Ну и прозвище вы ему дали!
В честь Распутина, что ли?
— Ага, — кивнул Пеструхин. — Взгляд у него был такой неприятный. И имя с отчеством — похожи. Того-то звали Григорий Ефимович, а нашего — Григорий Евлампиевич… вру, Евпатьевич. Смешное такое отчество. Единственное смешное, что в нем было. Так наш Ник говорил… Это ведь все он, Никита, придумал, насчет Распутина. Я бы не придумал. У меня, Яков Семенович, с фантазией небогато. Просто беда для поэта, сам чувствую. Вы, наверное, и по стихам моим это заметили. Все, что поблизости есть, тяну себе в строку, как старьевщик…
Тучи, деревья, дома, памятник этот несчастный. Что увижу, о том и пою, вроде акына Джамбула… Для поэзии это скверно, понимаю…
"Для прозы — гораздо хуже, — подумал я. — Не скверно — смертельно. Если бы ты, Кеша, наврал с три короба, горя бы не знал. Были бы у тебя монстры как монстры — когтистые, хвостатые, на людей совсем не похожие. Бегали бы они по картонному Манхэттену, пили бы кровь из американцев, щелкали бы клыками. Но ты, к сожалению, оказался чересчур акыном. Слишком много успел увидеть, прежде чем запел. Да что там «увидеть» — на себе испытать! Вот вам и результат.
— Фамилии его вы, естественно, не знали, — сказал я.
— Не знали, — подтвердил Иннокентий. — Лекций у него не было, в журнале лабораторном вечно ставил закорючку вместо росписи… Да нам тогда наплевать было на фамилию, лишь бы деньги платили за каждую серию. Потом уж, когда это началось, не до денег стало, конечно… Но процесс, как водится, уже пошел.

* * *
"Еще как пошел, — мысленно согласился я. — Побежал и полетел. Всякий порядочный ужастик обязан иметь продолжение. Что-то наподобие «Возвращения монстров», часть вторая. Действие плавно перемещается из Воронежа в Москву, на ране возникают титры: «Прошло пять лет».
— И с этим Евпатьевичем… вы с ним больше не встречались? — спросил я. — Может быть, случайно, на улице?
Пеструхин отрицательно покачал головой:
— Нет, Яков Семенович. Ребята рассказывали… Кто-то из наших добровольцев слышал, что Старец — он в одном городе долго не задерживался. Вроде бы он и в питерском меде успел поработать, и в саратовском, и чуть ли не в южно-сахалинском… Может, это слухи, но, может, и правда. Ему ведь для «A3» много материала надо было…
«Наш пострел везде поспел, — невесело подумал я. — И везде, надо полагать, не забывал собирать подписки о неразглашении и платить в обход кассы. Одного только недоучел хитрый Старец. Желания одного поэта-акына с медицинским образованием попробовать свои силы в американском ужастике».
— До сих пор никто из материала, — заметил я, — похоже, не сообразил сочинить роман ужасов. И выпустить его в Москве массовым тиражом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139