— Скажите мне, Эдуард, — поинтересовался я, оглядывая помещение, где со времен моего последнего визита в «Наследие» творческого беспорядка, по-моему, только прибавилось, — что у вас сейчас в работе?
— Гоголь, — немедленно откликнулся Саломатов, не забывая и о своих дирижерских манипуляциях. — Четырехтомник избранного с комментариями Андрея Манна. Должен выйти примерно через месяц. Годится?
— Не совсем, — подумав, ответил я. Кажется, у Гоголя не было рассказов. И к тому же он совершенно точно был усатым брюнетом. —А что еще?
— Академический Куприн, — Саломатов походя щелкнул ногтем по ближайшему дисплею. —Двенадцать томов. Но это не раньше чем через полгода. Много возни.
Наш Добренков в Дижоне по уши увяз в теме «Куприн и маркиз де Сад», но нам-то нужны комментарии, а не докторская диссертация…
«А мне-то нужно и того меньше, — подумал я про себя. — Маленький сугубо реалистический презент для альманашника Ляхова».
— Очень хорошо, — проговорил я. — Куприн мне подходит. Отпечатайте мне два рассказа.
— Каких? — с готовностью спросил Саломатов, совершенно не удивляясь. Он привык к моим необычным просьбам.
— Любых, — объяснил я. — Только не очень больших и желательно не слишком известных… А впрочем, как получится. Главное два.
Эдик понятливо кивнул, подскочил к рыжей девице за одним из дисплеев и что-то ей негромко объяснил. Уже через несколько секунд лазерный принтер замолчал и минут на пять перестал выплевывать листки. Затем машина буркнула нечто по-японски, словно негодуя, что ей поручено заниматься такой чепухой, и в корзинку посыпалась новая партия бумаги. Очень скоро рыжая девица собрала урожай, разложила листки на две неравные по толщине стопки, каждый прошила скрепкой и протянула готовую работу Саломатову. А тот — мне.
— Спасибо, Эдуард, — я не глядя свернул полученные рассказы вдвое, немножко примял и сложил в сумку, к фотоаппаратному футляру со свинчаткой. При таком соседстве бумага еще больше помнется в пути, отчего мои (теперь мои!) произведения скоро приобретут вид творений, уже побывавших во многих руках.
Неплохо было бы еще немножко загрязнить страницы и насажать в текст рукописных исправлений, но этот марафет наводить уже некогда. Я понадеялся на русский «авось», распрощался с Саломатовым и через полчаса оказался в доме на улице Мытной. Точнее, оказался я на скудно освещенной лестничной площадке возле двери квартиры номер 43. Этаж был шестым, лифт, само собой, не работал, — так что я полминуты переводил дыхание, полминуты сосредоточивался. Еще секунд шесть понадобилось, чтобы нацепить на нос очечки в невероятно уродливой оправе из черной пластмассы, В Москве таких оправ не выпускали лет двадцать, однако у нас в Борисоглебске эти пластмассовые монстры могли еще водиться в аптеках. Я вытащил из сумки уже основательно помятые рассказы и для приличия глянул на названия. Рассказ потолще именовался «Суламифь» и был даже не рассказом, а небольшой повестью. Рассказ потоньше назывался «Ученик». К стыду своему, Куприна я знал плоховато и просто понадеялся, что классик меня не подведет…
Все, пора. Я нажал на кнопку звонка, звонок равнодушно промолчал. Ах, да! Ляхов мне ведь велел стучать. Я стукнул раз, стукнул два и три.
— Кто там? — раздался из-за двери осторожный шепот. — Чего надо?
— Яков Штерн, — послушно сказал я. — Из Борисоглебска. С рассказами.
— От кого? — недоверчиво спросили из-за двери.
— От Марьи Васильевны, — ответил я, как заведенный, потихоньку начиная ненавидеть бдительного Ляхова. Неужели ему мало телефонного допроса? Сейчас он меня еще спросит, брюнет ли я и при усах ли я.
Вторая стадия дознания была, однако, несколько короче первой. Вопросов больше не последовало, дверь с жалобным скрипом стала приоткрываться. За дверью было совсем темно, как будто у Ляхова досрочно наступил конец света. В одной отдельно взятой квартире.
— Скорее проходите, — приказал шепот. — А то они все у меня разбегутся…
Я шагнул в темноту и немедленно наступил на что-то мягкое. Мягкое тут же взорвалось оскорбленным кошачьим возгласом. Я шарахнулся в сторону и опять наступил кому-то на лапу. По-моему, кошек здесь было штук десять, одна другой голосистее.
— Осторожно! — с раздражением проговорил все еще невидимый хозяин. — Глядите под ноги!
В кромешной тьме совет был на редкость бессмысленным. Опасаясь еще кого-нибудь задавить, я стал по-стариковски шаркать и, двигаясь таким макаром, последовал за шепотом. Кошачье поголовье терлось о мои ботинки, недовольно мяукало, однако мне удалось обойтись без членовредительства и не распугать вконец домашних животных. Повинуясь сдавленным указаниям невидимого Ляхова, я преодолел пыльную портьеру, чихнул и очутился в кабинете, где было значительно светлее, чем в коридоре: сумрак рассеивали огни двух канделябров. Напоследок я все-таки наступил на любопытный хвост, обладатель которого с пронзительным мявом отпрыгнул обратно во тьму.
— Любите кошечек? — робко спросил я у хозяина.
— Это коты, а не кошки, — недовольным тоном уточнил писатель Ляхов. — И я их терпеть не могу. Орут, гадят, кроме рыбы и колбасы, ничего жрать не хотят…
Зато кошачья шерсть экранирует враждебные психополя.
— Ага… — сказал я, дабы не выглядеть невеждой. До сих пор я и не догадывался о таинственных свойствах кошачьей шерсти. И тем более ничего не слышал про какие-то психополя, которые надлежит экранировать. Про психов слышал, про поля — нет.
Ляхов между тем завладел одним из канделябров, приблизил его ко мне и стал внимательно рассматривать мое лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139