.. — пролепетал организатор акции, тщетно стараясь вернуть расположение журналистов. — Два абзаца из моей Декларации, а потом я отвечу на все ваши…
Публика ответила дружным свистом. Репортеры вели себя еще хуже, чем мои гауляйтеры на арбитраже. И кстати, среди них не было арбитра, способного навести порядок. Один итальянский оператор добросовестно прилип к видеокамере, намереваясь отснять весь сюжет до конца.
— Только время зря потеряли! — пробился сквозь свист злой бас, выразивший общее мнение.
Лицо графа страдальчески перекосилось. Мне показалось, что он вот-вот сделает отмашку своему вооруженному шкафу, тот выхватит из-под полы «ингрем» и начнет палить в толпу. Если на Савеловском стреляли, почему бы не пострелять и на Лобном месте? Только теперь Яков Семенович Штерн начеку. До шкафа-телохранителя — не больше двух прыжков. Поглядим, кто успеет раньше: он — выстрелить или я допрыгнуть? Я не сомневался, что я.
Однако обошлось без стрельбы. На горизонте замаячили две милицейские фуражки, и у графа появился шанс. Пусть не сгореть за идею, но хоть отправиться за нее в участок и тем самым себя частично реабилитировать.
— Меня сейчас арестуют! — радостно выкрикнул Токарев. — Меня, графа! И я пойду в каземат с высоко поднятой головой!.. Потому что интеллектуальная собственность…
Репортеры, зачехлившие было камеры, стали сноровисто их расчехлять. Арест на Красной площади графа-пропагандиста был сенсацией послабее, чем самосожжение, но все-таки — лучше, чем ничего. Секунд тридцать в вечерних теленовостях обеспечено.
Однако сегодня графа преследовало клиническое невезение — словно бы в насмешку над его усилиями.
Пока милиционеры неторопливо пересекали площадь, на Лобном месте рядом с затухающим костром возникла загадочная фигура в наглухо застегнутом плаще. В руках у нового персонажа был пузатый портфель.
Появление фигуры вызвало в стане репортеров некоторое оживление.
Пришельца, должно быть, многие знали. Растрепанный бородач, стыдивший Токарева Коперником, сразу повеселел.
— Фойер явился, — доверительно сообщил он своему ближайшему соседу, которым снова оказался я. — Этот-то свое дело знает…
Граф с тревогой смотрел на человека в плаще, явно не предусмотренного сценарием его провалившейся акции. Зато загадочный Фойер не обращал на графа никакого внимания. Он внимательно осмотрел все канистры, нашел ту, где еще оставалось немного бензина, и плеснул остатки в костер. Скудное пламя тоже заметно повеселело.
— Обычно они вместе с Глухарем работают, — поделился со мной бородач. — Но тот сейчас, горят, в Париже. Поехал облаивать памятник Луи Пастеру… Ничего, этот и в одиночку справится.
Несмотря на отсутствие Глухаря, человек по имени Фойер действовал спокойно и сосредоточенно. Убедившись, что костер не потухнет, Фойер открыл портфель и извлек оттуда маленький граммофончик. Покрутил рукоятку и очень серьезно объявил публике:
— Римский-Корсаков. «Снегурочка». Партия Снегурочки — Аркадий Фойер.
Из раструба граммофона донеслись звуки, слабо напоминающие музыку. Скорее это было похоже на ритмичное царапанье кошачьих когтей об оконное стекло.
— Позвольте… — пробормотал вконец уничтоженный граф Токарев.
— Не мешайте, гражданин, — строго оборвал его исполнитель партии Снегурочки. После чего всунул граммофончик с царапающей музыкой прямо в лапы шкафу-телохранителю. Тот машинально взял эту бандуру. Представьте себе удивленный кирпич — и вы поймете, как выглядела в этот момент физиономия мафиозо.
Легко разделавшись с конкурентами, Фойер одним движением руки обнажился.
Теперь его одежду составляла лишь белая балетная пачка и черный бантик на шее.
Именно в таком облачении Фойер и стал шустро прыгать через костер. Взад — вперед, взад — вперед. Прыжки его подчинялись ритмике царапаний из граммофона.
Зрелище было на редкость отталкивающим. Полуголый Фойер и без костра был весьма нехорош собой — сутулый, костистый, непропорционально сложенный, а после нескольких прыжков к этим эпитетам смело можно было бы добавить слово «чумазый». Вдобавок каждое второе па новоявленной Снегурочки сопровождалось дикими воплями: «Гори-гори ясно! Чтобы! Не! Погасло!»
К тому времени, когда два милиционера, наконец, добрались до эпицентра происшествия, Фойер окончательно загрязнился и приобрел сходство с одним из маленьких лебедей, которого, не ощипывая, сразу поставили в духовку и к тому же сделали слишком сильный огонь.
— Мастер! Настоящий мастер! — восторженно прокомментировал соседний бородач. — Любой перформанс присвоит… Талант!
Граф Фьорованти делла Токарев воспринял приход милиции как знак избавления от бед.
— Я сдаюсь добровольно, — произнес он, косясь на милицейские дубинки. — Вяжите меня! — И граф сложил руки в расчете на наручники.
Героический порыв сиятельного Токарева прошел, однако, не замеченным уже никем, кроме нас с Тимом и оператора-соотечественника. Один из милиционеров небрежно отодвинул графа в публику, другой принял из лап графского телохранителя уже замолчавший граммофончик.
— Твои художества, Аркадий? лениво поинтересовался первый мент у закопченного Фойера, кивая на догорающий костер.
— Мои! — бесстыже соврал исполнитель партии Снегурочки, разом отнимая у графа даже право посидеть в кутузке. — Это, сержант, пролог к хеппенингу в защиту наших рефрижераторов.
Бедный граф Токарев, мгновенно лишенный надежды на мученичество, попытался что-то протестующе пискнуть. Без толку.
— Заплатишь штраф, Аркадий, — все так же лениво проговорил мент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139