Случай из ряда вон выходящий, даже старые воры не могли припомнить точно, когда в последний раз была раскоронация. Монгол уже не покидал свой дом-крепость несколько лет, прикованный болезнью к инвалидной коляске, но за делом смотрели его доверенные люди, смотрели строго и поблажек никому не давали.
Так уж сложилось, и Монгол не возражал, что Карл, поставленный смотрящим по одному из центральных районов, неизменно привозил «филки» на час раньше отпущенного срока.
«Я во всем люблю иметь запас», – объяснял законный.
Но уже истекал час с того момента, как в доме Монгола должен был появиться Карл, а того еще не было. Монгол знал, случись что-нибудь серьезное, ему бы дали «звон», поставили бы в известность. Карл не мог просто так сломать годами установившийся ритуал приезжать раньше назначенного. И тем не менее это случилось, казначей занервничал. На Карла он имел серьезные виды. Казначей лучше, чем кто другой, понимал, что сам он не вечен, болезнь съедала его, и он уже много раз просчитывал в уме возможные варианты передачи общака от себя Карлу, более достойного вора на роль казначея он не видел. Монгол подозревал, что Карл постарается отказаться, но, в конце концов, никуда не денется, если братва так решит.
Монгол сидел у балконной двери в гостиной чуть меньше часа. Он даже послал доверенного блатного – Цыгана к «Лондону», посмотреть, не случилось ли беды. Карла все еще не было.
Казначей смотрел в окно на летний закат. Рядом с инвалидной коляской стоял хромированный штатив с капельницей. Игла была воткнута в вену левой руки, и Монгол иногда, скосив зрачки в узких щелках глаз, смотрел на то, как розовая прозрачная жидкость, похожая на молодое вино, капля за каплей втекает в его тело. Жидкости в бутылке становилось все меньше и меньше, а Карл все не появлялся.
Рядом с инвалидной коляской на столике лежал мобильный телефон. Стоило взять его в руку, набрать Карла и узнать, что с ним. Но казначей воровского общака к трубке не притрагивался. Час еще не прошел, и позвонить Карлу – значило показать, что ему не доверяют. Смотрящий был вправе приехать и минута в минуту.
Уже третий год в доме Монгола жил врач. Раньше хватало одного-двух визитов в неделю, а с тех пор как казначею пришлось обзавестись инвалидной коляской, помощь могла понадобиться в любой момент. Монгол до последнего времени цеплялся за жизнь, в душе надеясь, что произойдет чудо и он вновь станет хозяином своему одряхлевшему телу. Но с полгода, как что-то сломалось в нем, он перестал бояться встречи со смертью, смирился с ее неизбежностью. И вот тогда… он не выздоровел, нет. Болезней в его организме скопилось так много, что врач иногда даже терялся, не зная, с какой бороться в первую очередь. Но произошла стабилизация.
«Теперь я мумифицировался и буду жить вечно», – шутил Монгол.
Изредка он позволял себе выбраться из коляски, пройти по комнате, лечь в кровать. Спал Монгол мало. Диагнозами перестал интересоваться.
Окна в доме раньше открывались редко, элементарного сквозняка могло хватить для того, чтобы Монгола свалила пневмония. Тюрьма – не курорт, оттуда здоровыми не выходят. Оттуда выносят тяжелые воспоминания и зачастую неизлечимые болезни. Теперь же казначей позволял себе иногда посидеть у открытого балкона. За решеткой в сырых камерах и холодных бараках Монгол провел немало – четыре ходки было за плечами. Во вторую его короновали. Вспоминать тюрьму и лагеря Монгол не любил, хотя его память хранила все – имена, погоняла, запахи, погоду. Он помнил номера камер, в которых «парился», и если бы захотел, то смог бы восстановить любой из дней, проведенных в тюрьме или лагере или в вагоне на этапе.
Но зачем себя изнурять страшными воспоминаниями? Жизни и так осталось мало.
Дверь в комнату открылась, в балконном стекле отразился лысый блатной с оттопыренными ушами и странным погонялом Чук, тихо произнес одно лишь слово:
– Карл.
Пальцем правой руки Монгол подозвал Чука и показал, чтобы тот переставил капельницу, подкатил кресло к дивану. Карл вошел, черный плащ накинут на плечи, кепка зажата в руке. На одутловатом мучнисто-белом лице Монгола появилась улыбка, не вымученная, не поддельная, а искренняя, так Монгол улыбался редко кому.
Карл приблизился, и они поздоровались. Карл, сжав пальцы Монгола, ощутил, что рука у того влажная, холодная, хотя Монгол постарался, чтобы его рукопожатие оказалось сильным.
– Располагайся, – слабым голосом произнес Монгол. – Проблемы были?
Карл бросил на край дивана плащ, сел, закинул ногу на ногу, провел ладонью по седому ежику волос.
– Не гони, Монгол, я вовремя, – смотрящий постучал ногтем по циферблату часов, – секунда в секунду.
– Все решилось? – не получив ответа на первый вопрос, Монгол задал второй.
Карл кивнул и улыбнулся:
– Знаю, что ты ждал. Рамсы разводил.
– Выпьешь? Закусишь?
– Я не один.
– А с кем? – Монгол наморщил лоб, сдвинул к переносице брови. Пальцы правой руки зашевелились.
– С крестником.
Монгол улыбнулся. Все, что было связано с Николаем Буниным, его радовало.
– Почему в дом не позвал? Мои пацаны его пропустили бы без базара.
– На улице курит. Нравится ему у тебя, слушает, как сосны шумят.
Монгол хмыкнул:
– Шум хвои, конечно, приятный, успокаивает, но я его на лесоповале наслушался вдоволь. Да и ты тоже. Пусть его минует чаша сия, пусть его бог хранит. Хотя он и там не пропадет, твоя у него закалка – крепкая, – рассудил Монгол.
При этом он наблюдал за выражением лица Карла. А тот играл дорогой зажигалкой, вертя ее в пальцах, зажигалка то исчезала в ладони, то появлялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17