Он ведь про этого тупорогого бычару ох как много знает!..
Но только этот вариант – та самая палка, что о двух концах. "Бычара", в свою очередь, про него тоже знает... Много чего такого... интересного... Возьмет да и расскажет на следствии... Ох, как же тогда нехорошо-то будет!..
"Ладно, потом что-нибудь придумаю, – решил Мезенцев. – Сейчас, пока не найдена "крыса", он мне нужен..."
За этими размышлениями он незаметно для себя миновал две подвальные комнаты. В третьей их глазам открылась довольно неприятная картина...
На старом продавленном диване, обтянутом каким-то бесцветным, засаленным гобеленом, лежало обнаженное женское тело. Возраст определить было сложно – на лице и на теле были беспорядочно набросаны обрывки каких-то тряпок. Судя по некоторым деталям, эти тряпки еще недавно были женской одеждой...
То, что оставалось открытым глазу стороннего наблюдателя, было обильно перемазано разными выделениями жизнедеятельности человека. Но даже эти "средства камуфляжа" не могли скрыть воскового, неживого оттенка кожи лежащей. Да и поза... Полная неподвижность... Женщина была мертва.
Спикер торопливо отвернулся. Конечно, увиденное его не шокировало – просто вызывало чувство брезгливости. Человек житейски опытный, он сразу же сообразил и то, как это тело здесь оказалось и что послужило причиной смерти... Покосившись на играющего желваками Зуба, Мезенцев ехидно поинтересовался:
– Так, значит, говоришь, я людоед?
"Авторитет" ничего на это не ответил. Да и сказать-то ему было нечего. Поэтому он просто спустил полкана на стоящего рядом Тиму:
– Это вы, бля, че тут развели?! – Палец его обличающе уткнулся в покойницу. – Это что?!
– Баба... – простодушно ответил Тима. На его лице появилась недоумевающая гримаса – сам, дескать, не видишь?!
– Че она тут валяется?! – Криминальный лидер потихонечку начинал багроветь, как хороший партийный начальник. – Вам чего, бля, живых мало, некрофилы фуевы?! Убрать никак нельзя было?!
– Ща уберем, Никитич! – Тима, сообразив, что именно от него требуется, развернулся и бросился к выходу из подвала – позвать кого-нибудь из братвы. А то как трахать – так все. А как убирать или звиздюлей получать – так Тима.
– И, бля, диван этот сраный – на фуй! – прорычал Зуб в спину убегающему "бригадиру". – Развели, бля, сифилис!
– Да уж... – продолжал ехидничать спикер. – Я – людоед. А ты у нас ну прямо мать Тереза!
– Знаешь, Валерьевич!.. – вскинулся было Зуб, но тут же притих. – Ну, потеребили телку пацаны. Че добру пропадать-то? Ее же все равно в лес, что так, что этак... Ну перестарались маленько, увлеклись... Бывает... И чего же мы теперь из-за этого... – тут он мотнул подбородком в сторону дивана, – ссориться будем? Пошли лучше... Хотел ты с этим хреном поговорить?.. Вот и поговори...
Зуб развернулся и направился в следующую комнату. Мезенцеву ничего не оставалось, как последовать за ним...
В соседней комнате густо пахло человеческим потом и испражнениями, горелым человеческим мясом... Но поверх всего этого букета тонкое обоняние спикера уловило еще один запах... Густой, тяжелый, но волнующий воображение, будоражащий кровь. Этот запах запомнился Мезенцеву еще с той памятной ночи на складе, когда все так хорошо спланированное дело вдруг покатилось под откос... Запах человеческой крови...
Мишку уже не били... Для того чтобы постоянно наращивать боль, чтобы она ни на минуту не покидала организм пытаемого, необходимо быть профессиональным палачом, умелым и опытным... А когда в роли палача выступает дилетант, пусть даже чудовищно жестокий и равнодушный к чужим страданиям, то рано или поздно жертву доведут до той степени отупения, когда она перестает ощущать боль, оказавшись где-то в промежуточном мире, между жизнью и смертью...
Сейчас Ромов находился именно в таком состоянии, и его уже ничего не могло вывести из прострации. И вообще, зрелище было печальное и жуткое одновременно.
Со спины и с боков клочьями свисала изорванная окровавленная кожа, тело имело черно-бурый цвет, по всей груди – черные точки сигаретных ожогов. Недавно еще полное, круглое лицо за несколько часов осунулось, щеки и глаза ввалились, скулы обтянулись... Пластырь с губ сорвали давным-давно вместе с кожей, так что сейчас на лице вместо рта была только черная распухшая щель... Кисти рук, за которые Мишка был подвешен в течение нескольких часов, посинели и распухли... Брюки потеряли первоначальный серый цвет, стали почти черными... Время от времени со штанин срывалась темная тяжелая капля и падала к ногам Ромова, где уже натекла изрядная лужица...
– М-да... – Увиденное не настраивало на оптимистический лад. Зуб обошел по кругу висящее на веревке безвольное тело, потер подбородок...
– Будешь разговаривать, Валерьевич? – поинтересовался он.
– С чем?! – вызверился спикер. – С этим?! Да твои гоблины его убили напрочь! Он ничего уже не соображает!
Полубессознательный Мишка неожиданно зашевелился, застонал. Окровавленные губы шевельнулись... Одним могучим и стремительным прыжком, достойным уссурийского тигра, Мезенцев преодолел те метры, что отделяли его от умирающего. Преодолел только для того, чтобы услышать одну лишь фразу, сказанную тихим, свистящим шепотом:
– У... меня... нет... диска...
Видимо, в эту фразу были вложены все оставшиеся силы, потому что после нее голова Ромова бессильно упала на грудь, и он затих, чуть покачиваясь на веревке...
– Но он у тебя был, а?! – Переступив через собственную брезгливость, спикер схватил Мишку за плечи и грубо затряс. – Он у тебя был?!
Голова Ромова моталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102