До конца додумать не успела. От автобусной остановки к дому идут трое — два мужчины и девушка. Карпа она узнала сразу — о чем-то рассказывает, смеется, жестикулирует. Рядом с ним толстушка… А третий — кто? Юркий, щуплый старикашка, подвижный, будто разлитая ртуть.
— Мама, ты почему на улице? Ключ забыла дома, да?
Признаться — дожидается не хочется.
— Решила подышать свежим воздухом.
Толстушка сморщила крохотный носик, насмешливо улыбнулась. Дескать, разве это воздух — противная сырость, промозглый ветер продувает насквозь. Наверняка ожидали драгоценного сыночка. Но вслух ничего не сказала.
Вошли в подъезд, остановились возле занятого лифта.
— Придется знакомиться на нейтралке, — высокопарно произнес Карп. —
Это — Наташенька, моя будущея жена. А это — Николай Терентьевич Кочерыгин, ее дедушка. Познакомьтесь с моей мамой — Видова Клавдия Ивановна.
Подумать только, на полдороге в Остапино появляется Фоменко, не успела добраться до Кочерыгина — он тут как тут! Хорошо это или плохо?
Старикашка изогнулся и неожиданно приложился мокрыми губами к протянутой для рукопожатия ручке женщины. Так неожиданно, что Клавдия вздрогнула и подалась назад.
— Никогда бы не подумал, что мать жениха Наташеньки такая молодая женщина, — визгливым голосом выдал он прицельный комплимент. — Сестра — да, тетя — может быть, но только не родительница!
Карп засмеялся, девчонка покривилась. Видимо, кавалерский комплимент деда пришелся ей не по вкусу.
Усадив гостей в гостиной, Клавдия опоясалась новым передником и принялась накрывать на стол. Наталья уединилась с Карпом на диване, бесстыдно, не обращая внимание на деда, стала обцеловывать лицо парня.
Кочерыгин садиться не стал — запрыгал по комнате. Покачивая полулысой головой, погладил хрустальную вазу. Будто приценился. Изучил старенький телевизор, осуждающе пожевал губами. И надолго застрял возле комода с портретом комбата.
Неужели узнал своего убитого командира? Клавдия остановилась в дверях, прижала ладонью сердце. Если узнал, значит служили вместе, значит, тогда на поле…
— Муж? — тихо спросил гость хозяйку. — Бравый мужчина, красивый. Убит или — болезнь?
На остром личике — соболезнующая гримаска. Так притворяться невозможно, дед Натальи — обычный однофамилец красноармейца Кочерыгина.
И все же…
— Погиб на фронте… Вы тоже воевали?
— Тогда вся страна сражалась, — с патриотическим пафосом воскликнул Кочерыгин. Выпятил цыплячью грудь, задрал голову. — Могу представиться: старшина первой статьи Северного флота. Медалей не ношу — на груди не помещаются, а носить на пузе — зазорно. Врать не стану, Героя не присвоили, но дружки-приятели считают зря. Потому-что в таких переделках довелось побывать, — приснятся ночью — аж подскакиваешь… Помню высадку десанта…
И полились обильным бурным потоком воспоминания фронтовика. Чего только не намешано! Добрая половина, наверняка, чистейшая фантазия. Вдова не решалась прервать разговорчивого ветерана, уйти не позволяло невесть от кого полученное интеллигентное воспитание.
— Дедуля, перестань хвалиться — слушать тошно, — оторвалась от жениха Наташка. — Ты мешаешь хозяйке!
— Простите, ради Бога, старого ворчуна, — повинно склонил блестящую лысину бывший старшина первой статьи. — Я, действительно, разболтался.
Напряженность сменилась слабостью. Укрывшись в кухне, Клавдия в изнеможении опустилась на табуретку. Вторая неудача доконала ее. Даже мелькнула мысль прекратить бесплодные поиски убийцы, положиться на Божье наказание, которое обязательно настигнет нелюдя.
Появилась эта иысль, скользнула в сознании и исчезла. Не оставила ни радости, ни горечи. Вместо нее закружились другие.
Нет, она не отступит! Кто на очереди? Яковлев. Ежели знакомство с ним ничего не даст — останется один Прошка. Орловский Кочерыгин выпал из сознания, будто он — обычное повторение московского…
Глава 21
«… случайно судьба свела меня с бывшим начальником районного уголовного розыска, который обслуживал и деревню Горелково. Сопоставил я его воспоминания с откровениями Марка. Получилась довольно интересная картинка…»
Запись в коричневой тетради.
Когда два мужика сидят в хате, будто в тюремной камере, неизбежно появляется не только антипатия, но и самая настоящая вражда. Федька — весельчак, заводила, рубаха-парень, Прохор — молчун, себе на уме, к тому же болезненно завистлив. Короче — антиподы.
Жрали осточертевший самогон, который поставляла им услужливая соседка, закусывали надоевшей селедкой, набившими оскомину солеными огурцами. Готовила еду и убиралась Настька. Казалось, дура-баба, которую пощупать можно — не оттолкнет, не сбежит. Но когда однажды в подпитии Федька исхитрился запустить руку ей под подол — Настька схватила ухват и пообещала лишить инвалида второй ноги.
Особо горевать Семенчук не стал, по его мнению, мужиков после войны стало меньше, чем баб, поэтому они в цене. Пошастал по деревне, заглянул в пустую лавчонку, посудачил с жительницами. Все же нашел.
— Давай, друг ситный, малость развеемся, — предложил он компаньону. — Так можно свихнуться, перегрызть друг другу глотки.
— Что ты хочешь предложить? Самогон? Так он уже в горло не лезет, обратно прет.
— Кто только тебя в старшины произвел? — зашептал Федька, опасливо поглядывая в окно, за которым Настька таскала к баньке дрова. — Никакой тебе фантазии. Чем живут настоящие мужики? Водкой и бабами. Первое мы уже прошли, а вот второе не мешает испробовать…
— Ты уже пытался, — Прохор насмешливо кивнул на ухват. — Надумал повторить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151