— Проводил сынка? — без привычной веселости спросил Семенчук. — Хотя бы накормил страдальца.
— Мать накормит и обогреет, — жестко ответил Сидякин, целуя розовые щечки внука. — На то она и мать.
— Душа у тебя, кореш, из танковой брони изготовлена, — осуждающе покачал патлатой головой артиллерист. — Страшный ты человек…
Сам не представляешь, какой я страшный, подумал старшина. И никогда не узнаешь…
Субботнее утро — светлое, солнечное. Семенчук поднялся рано, постукивая протезом, забегал по избе. Сидякин грузно ворочался на постели, громко охал, изображал недомогание.
— Что с тобой, дружан? — заглянул в боковушку Федор. — Корсет расклеился или голова разболелась?
— Скверно себя чувствую. Суставы ломит — спасу нет.
— Ништяк, кореш, попаришься в баньке, попрыгаешь на жирной Симке — все болячки пройдут… Настька, жрать охота, а ты отсыпаешься! — заорал Семенчук, заглядывая в «девичий теремок». — Поджарь картоху, ленивица! Потом сготовь баньку, днем попаримся, вечером пойдем гостевать.
Невыспавшаяся девка в ответ что-то пробурчала, подватила Ефимку и подалась к рукомойнику, висящему во дворе. Малыш болтал ножками, что-то лепетал.
Наверно, просится к дедуле, умиленно подумал Прохор, тоже выходя из избы с полотенцем, перекинутом через плечо. Кроха еще неразумная, а понимает что к чему, сознает, кто его любит, а кто равнодушен.
Как всегда, завтрак прошел весело. Ефимка сидит на коленях деда, болтает ножками, тычет пальцем в ноздрю Сидякина, заливисто смеется. Федор тоже улыбается, сыпет шутками-прибаутками.
— Все люди как люди, — ворчит Настька. За общим столом сидеть бабе не положено — устроилась возле печи. — Парятся вечером, перед ужином, а вы что удумали — днем! Все не по людски.
— Кому сказано — перед обедом, — увещевал Федька ворчливую хозяйку. — Опосля малость подремлем и подадимся жарить баб. Ну чего скривилась? Мужики мы аль не мужики?
— Постыдились бы такое говорить при ребеночке! Стыдобушка!
Настька быстро перемыла посуду, прошлась веником по полу, смахнула со стола крошки и побежала на край огорода к вросшей в землю древней бане.
— А мы с тобой, герой-старшина, в погреб, — таинственно прошептал Федька, косясь на приоткрытую дверь. — Оглядим наше богатство.
— Зачем? — удивился Прохор. — Только вчера проверяли.
— Проверяли да не так… Сичас выберем подарунчики для шлюшонок. Глядишь, крепче станут обнимать.
Знакомый процесс вскрытия захоронки. При виде семерых горшков у Прохора зачесались руки — удавить проклятого компаньона, самому перещупать золотые безделушки, погладить камушки… Нельзя, никак нельзя, не то вместо богатства отвалят лягавые годков пятнадцать за решеткой. Заставил себя успокоиться.
— Лучше бы, конечное дело, презентовать бабам по золотому члену с алмазными яйцами, — веселился Федька, то и дело повторяя излюбленное присловье. — Да вот беда — нету таких украшений. Придется енти сережки, — покачал на мозолистой ладони золотые серьги с вкрапленными в них бриллиантами. — Или бусы? Разные ожерелья да камеи — не для деревни, засмеют… Как думаешь, кореш?
Прохор безразлично пожал плечами.
— Значится, Фекле — сережки, Симке — бусы. Все, дружан, пошли отседова, как бы Настька не засекла.
Привалив плиту, для большей надежности прикатили к ней кадушки с соленьями, на них взвалили разную хурду-мурду. Выбрались на волю. Во время — по огородной тропке спешила Настька, за ней, переваливаясь с боку на бок — Ефимка.
— Все, мужики, берите бельишко и бегите в баньку. Знатно мы с малышом натопили ее!
В крохотной раздевалке Семенчук, по прежнему балагуря, скинул исподнее, затолкал его в специально поставленную корзину. Придерживаясь за стены, запрыгал на одной ноге в парилку.
— Молоток наша девка, знает, как угодить мужикам. Оженился бы, дак ведь не согласится — стар для нее… Пошли, Прошка, разоблачу тебя.
Слава Богу, не так давно врачи сняли с паралитика гипсовый корсет, заменили его на новое свое изобетение — матерчатый, жесткий, на пуговичках. Сидякин вспомнил сколько неприятностей доставил ему гипс — толком не помыться, даже на унитаз так просто не сядешь, приходится примащиваться.
В жаркой парилке он улегся на полок. Федька сноровисто расстегнул пуговицы, осторожно выташил из-под старшины корсет. Плеснул на каменку кружку кваса, натянул специальные рукавички, схватил два веника и, угрожающе ощерясь, принялся охлестывать Прохора. Прыгал возле полка и хлестал, хлестал.
В заключении окатил компаньона из шайки и принялся за себя. Хлестался и болтал, болтал и хлестался. В основном на тему будущего житья, когда он оженится на сисястой бабе и примется изготавливать наследников.
Посчитав мытье завершенным, притащил корсет и застегнул его на безвольно лежащем дружане. В раздевалке натянули чистое исподнее и весело болтая направились к избе.
— Полегчало после парилки?
— Малость полегчало, — болезненно поморщился Сидякин, ощупывая низ корсета. — Но не до конца… Знаешь, что, Федька, к бабам пойдешь один, я — в поликлинику к докторам.
— В город?
— Нет, больному в город ехать несподручно, вдруг в дороге что-нибудь сместится. Лучше подамся в Натальино. Там, говорят, новый неврапатолог, знающий мужик. А ты отметься у баб, мало будет Феклы разрешаю потребить Симку. Ох и зла же баба на любовь — двоих осидит, в пот вгонит.
— Одному как-то несподручно, — заколебался Семенчук. — Может, в поликлинику наведаешься в другой раз?
— Честно признаюсь — боюсь. В госпитале предупредили: с позвоночником лучше не шутить. Выйдет себе дороже.
— Ну, ежели так, двигай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151