Кому сказано?
Кое-как смочив лицо колодезной водой, мальчишка торопливо натянул купленную недавно матерью курточку и остановился возле входа на кухню.
— Скромник ты, паря, — с первого взгляда определила Настька. — Особого приглашения дожидаешься или жрать неохота? Проходь, садись на лавку, испей молочка, испробуй моего творожку — сама готовила, не покупная дрянь.
Когда Сидякин и Семенчук вошли на кухню — Марк трудился над тарелкой так, что казалось, зубы поскрипывают.
— И куда девается такая прорва продуктов? — удивился Семенчук. — В сортир уходит, что ли? Жрет, как настоящий мужик, и не поправляется. Неужто на самом деле больной?
— Мать говорит — гепатит, — «доходяга» почти без заикания с трудом осилил коротенькую фразу. — Неизлечимый.
— Излечим или нет — поглядим-посмотрим, — невесть чему рассмеялся Федька. — Вот осилишь нищенскую науку, станешь приносить нам с отцом доход
— вылечим. Как Бог свят, выздоровеешь. И от гепатита, и от заикания.
Поправишься, станешь настоящим мужиком.
Всю дорогу в город Семенчук резвился. То по поводу предстоящего Сидякину-младшему обучения, то в предвидении получения от Зайца очередного оброка, то посмеиваясь над угрюмой молчаливостью компаньона, то без повода, по причине, как он сам пояснил, архивеселого своего характера.
А Прохор мучился неожиданными сомнениями.
С одной стороны, он поступает совершенно правильно — выводит сына на прямуж дорогу, приучает к труду и самостоятельности. С другой — Сидякина терзает странная, незнакомая раньше жалость. Как не говори, Марк не приемный — родной сын, как он будет чувствовать себя в обществе нищих, ворюг и бандитов? Не сломают ли новые «друзья» слабое тепличное растение, не подомнут ли под себя безотказного парня?
Конечно, Семенчук ни словом не обмолвился о кражах и грабежах, притонах и проституции, но старшина знал, что одним попрошайничеством «фирма» не обходится. Подтверждением этому служат тугие сумки, набитые деньгами, которые еженедельно доставляет Заяц. Если даже разворотливый сержант мобилизует всех нищих столицы, подобный доход маловероятен. Вернее сказать, немыслим.
И в эту зловонную клоаку он собственными руками толкает родного сына?
Праведные мысли скользили по сознанию на подобии санок с ледяной горы, не задерживаясь. Ибо старшина старался избавиться от них, подменяя совсем другими мыслями. О будущей безбедной жизни, о красивом особняке, о поездках на зарубежные пляжи. А что до Марка, то его будущее предопределено судьбой и никому не дано исправить либо изменить.
Успокоив таким образом неожиданно взбунтовавшуюся совесть, затолкав жалость к сыну в самый дальний угол души, Сидякин принялся любоваться живописными окрестностями, машинально сравнивая их с пейзажами Польши и Германии. Надо признаться, что эти сравнения зачастую были не в пользу послевоенной России…
Когда телега остановилась напротив бабкиной избы, Семенчук ловко спрыгнул с нее, весело крутнулся на протезе, сильными руками поднял невесомого подростка, перенес его на тропинку.
— Вот и начинается новая для тебя житуха, — трубно провозгласил он, переглянувшись с компаньоном. — Не грусти, паря, не падай духом, мы, мужики, всегда сдюжим любую напасть. А у тебя впереди не напасть и не горе
— сладкая самостоятельная жизнь… Пошкандыбаем в избу?
Не дожидаясь согласия либо отказа, развеселый сержант первым поднялся на подгнившее крылечко. За ним последовал, подталкиваемый отцом, Марк.
Заяц уже сидел в горнице в своей любимой позе — откинувшись к стене, забросив ноги в новых башмаках на табуретку. Сидел и независимо попивал молочко. Старуха-хозяйка возилась возле плиты. Семенчук бесцеремонно взял ее за худые плечи и выставил во двор. Говорить, объяснять бесполезно — все одно ничего не услышит.
— Начнем с главного, — с необычной для него строгостью приказал он. — Давай деньги.
Заяц поспешно снял ноги с табурета, наклонил кудлатую голову. Подхалимски кивнул на лежащую на скамье туго набитую сумку.
Семенчук открыл ее, заглянул. Считать в присутствии нового нищеброда не стал, отложил на вечер.
— Держи плату, — тугая пачка червонцев шлепнулась на столешницу. — Позже проверю. Обманешь — моргалы выбью, ходули перебью, всю жизнь станешь передвигаться ползком, — Заяц скорчил обиженную гримасу, несколько раз горестно вздохнул. — Не притворяйся, паразит, все одно меня не проведешь… Теперь насторожи уши, выслушай, что скажу, — помедлил, не сводя с главного надсмотрщика недоверчивого взгляда, продолжил. — Вот этот парнишка, — пренебрежительный кивок на Марка. — новый твой подшефный, но подшефный особый. Родной сын моего компаньона, — почтительный полупоклон в сторону молчащего Сидякина. — Отношение — соответствующее, пальцем не трогать, от других защищать. Сведешь его с Хмырем — пусть поучится… Все ясно, или имеются вопросы?
Заяц потер указательным пальцем узкий лоб, оглядел худосочного мальчишку. Потом перевел опасливый взгляд на Сидякина. Похоже, он уяснил поставленную хозяевами фирмы задачу.
— Не понятно, — подытожил он сомнения. — Где жить-то станет? В подвале?
Действительно, не понятно! Каждый день ездить после «работы» в
Горелково невозможно, а жить в подвале — тем более. Сидякин представил себе сына, валяющегося на грязной подстилке и ужаснулся. Жалость снова перехватила ему дыхание.
— Как решим, старшина? — с нарочитым подобострастием спросил Семенчук.
— Твой сын, тебе и решать.
— В подвале имеется более или менее чистый закуток?
— Как же, как же, — опередил Семенчука Заяц. — С лежанкой, столом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151