Никакой симпатии к киллеру отставник не испытывал, ничего их не связывало: ни ненависть, ни любовь.
После откровенного разговора с любовницей непонятное покушение измучило Федорова. Оно давило на сознание, не давал ни спать, ни работать. Надя сказала: заказное покушение. Может быть, и заказное, реформы принесли с собой новые понятия, раньше не слышанные в России. И все же нельзя так просто убить незнакомого человека, не сделавшего киллеру вреда. Это по мнению наивного отставника — противоестественно! Из газет и телевизионных передач он, конечно, знал о заказных убийствах, но там речь шла о политиках или о богатых бизнесменах.
Вот Михаил и решил навестить больницу и попытаться поговорить с пострадавшим откровенно. Авось, тот разрешит сомнения, об"яснит где и когда Федоров наступил ему на ногу или кто и по какой причине его заказал.
Подошел отставник к окошку регистратуры — она же справочное — и остановился в нерешительности. Как спросить, если фамилии больного он не знает, даже описать внешность не может — не запомнил. В памяти остались разбросанные на носилках слоновьи ноги да туповатое выражение небритого лица.
— Три дня тому назад к вам привезли больного, пострадавшего от наезда машины…
Пожилая регистраторша оторвалась от изучения какого-то пухлого журнала, сняла и положила на его страницу очки в блестящей оправе.
— Ежели пострадал на дороге, обратитесь в травматологию.
Посчитав общение с посетителем завершенным, снова аккуратно надела на уши дужки очков и перелистнула страницу. Экономно откусила тощий бутерброд. Дескать, получили информацию — прощайте, не мешайте работать.
Два парня в униформе охраняли подступы к лифту. Один лениво развалился на больничном стуле, второй прислонился к подоконнику.
— Пропуск? — потребовал «ленивый». — Сейчас время приема лекарств, потом — обед, послеобеденный отдых. Загляните часам к четырем. И все равно, без пропуска не пустим. Главврач наказал — никаких послаблений.
За спиной посетителя — недовольное ворчание Верткого. По мнению красулинского боевика, охраняемому им человеку следует врезать по сопатке одному парню, приложиться к горлянке второго и прорваться к лифтовой двери. А он поддержит, не даст хозяйкиного хахаля в обиду.
Посмотрел Федоров на парней и понял — не пробиться, не помогут ни слезливые просьбы, ни ссылки на страдающую жену больного и болящих детишек. Выражение лиц охранников — предельно равнодушное, они выполняют возложенные на них обяанности и не собираются получать замечания и выговоры от главврача.
Пришлось вовратиться к бабушке-регистраторше.
Трудно сказать, чем покорил ее скромный проситель, скорей всего старушенции понравилось культурное обращение, лишенное привкуса модного сейчас хамства.
— Помогите, пожалуйста, — взмолился Михаил. — У меня через два часа поезд, уезжаю надолго, кто знает, когда доведется встретиться с другом, — на ходу придумал он наиболее правдоподобную причину. — Он ни за что не простит мне, когда узнает, что был в Москве и не навестил.
Сказал емкое словечко «друг» и замер. Сейчас бабушка разделает его, как мясо на бифштексы — спросит фамилию «друга», имя отчество, год рождения. Никакие выдумки не помогут — доступ в травматологию окажется наглухо закрытым.
Слава Богу, регистраторша оказалась излишне доверчивой. Достала из ящика стола бланк пропуска, что-то написала, пристукнула штампик. Охранники обнюхали бумажку, нехотя посторонились, открывая дорогу к лифту.
Продолжение поисков — на четвертом этаже главного корпуса. Дежурная медсестричка с потекшим от пота макияжем вопросительно посмотрела на широкоплечего красавца. На ярких губах возникла и снова пропала улыбка. Приветливая и усталая, одновременно. На Верткого поглядела с опаской — явный бандюга!
— Вы к кому?
Возвращаться к однажды опробованной версии болящего «друга» опасно. Сестра — не старушка-регистраторша, мигом раскусит нехитрую выдумку.
— Два дня тому назад к вам доставили человека, пострадавшего во время дорожно-транспортого происшествия. Я помогал грузить носилки в машину «скорой помощи», не знаю каким образом, но ко мне попали часы раненного… Хочу вернуть…
Верткий подтверждающе что-то бормотал.
Ложь во спасение не вызвала у медсестры никакого подозрения. Она открыда журнал, наманикюренный пальчик с коротко остриженным коготком пополз по строчкам.
— А-а, Иван Засядько… Он лежит в коридоре, там, где раньше была комната отдыха… Только недолго, пожалуйста, скоро обед, врач будет ругаться.
Федоров в сопровождении Верткого прошел в указанном направлении. Расширенную часть коридора отгораживает повешенная на натянутом бинте простынь. Напротив притиснулась к стене больничная кушетка.
— Со мной не ходи, посиди здесь. Можешь почесать язык с сестричкой.
Телохранитель посопел, помотал лохматой головой, но возражать не решился. Вдруг хозяйкин хахаль трекнет ей о непослушной шестерке, а в гневе Красуля страшней голодной тигрицы — пополам разорвет. Трепаться с пробегающими мимо медсестрами Верткий не стал — уселся на краешке кушетки и впился взглядом в занавеску, за которой скрылся охраняемый «об»ект".
В бывшем помещении для отдыха — шесть кроватей. Хозяева четырых — на прогулке либо на процедурах. Занята только две. Поршень развалился поверх одеяла, разбросив толстые ноги в натянутом, тесноватом для его габаритов, трико.
— Как дела, крестник, как самочувствие? — присаживаясь на край постели, как можно приветливей, спросил посетитель. — Когда — на волю?
— Нормально. А из больницы — как врачи скажут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92