После идет процесс — зэк, естественно, по-прежнему в крытке парится. Но вот уже и приговор вынесен — скажем, семь лет в колонии строгого режима — а на зону сидельца все равно никто отправить не торопится, потому как он хоть и осужденный уже, но осужденный, если можно так сказать — не окончательно. Есть у заключенного право еще кассационную жалобу написать и ответа на нее дождаться. А кассационников ни одна зона не принимает — мало ли, какой ответ на жалобу придет. Хозяева так рассуждают: «Нам невиновные не нужны». И они по-своему правы… А поскольку в матушке-России запрягают очень медленно, часто так бывает, что от момента задержания человека милицией до дня получения им ответа на кассационную жалобу проходит год, порой и другой, а то и третий… Да что там — случалось (и не так уж редко), что и по пять лет людей в предвариловке мариновали…
Так вот — как ни паскудно в изоляторе сидеть, а человек уж так устроен, что везде обжиться умудряется. За долгие месяцы тюрьма и впрямь домом родным становится, в котором все ходы-выходы знакомы, и про каждого соседа-сокамерника известно больше, чем про собственную жену… Сокамерники, как и жены, конечно, разные попадаются — и нормальные люди, и твари конченные, но, по крайней мере, понятно чего от каждого ждать можно. Человек-то больше всего всегда страшится неизвестности…
Познание этой неизвестности начинается в тот вечер, когда, вскоре после получения ответа на кассационную жалобу (у одних это вскоре несколько дней тянется, у других — месяцы занимает, тут ведь как карта ляжет), зэку объявляют, что утром он, сердешный, уйдет на этап… Из родимой хаты заключенного с вещами переводят в этапную камеру, в так называемый собачник. Почему собачником эта камера называется? Да потому, что уюта в ней, конечно, никакого — никто ведь в этой хате дольше чем на сутки-двое не задерживается, а стало быть — почти каждый норовит наплевать-нагадить от всей души — крытке на память… Потому и собачник, что у пса в будке уютнее, чем в этапной камере… Ну, а утром этапников шмонают напоследок, выдают сухой паек, грузят в автозак — и с ветерком доставляют до вокзала, где уже ждет осужденных так называемый «Столыпин» — специальный этапный вагон… Надо сказать, что шмонают этапников перед погрузкой в автозак без особого рвения — уходящие сидельцы вертухаям уже до балды — убывает человек — и скатертью дорога, за него теперь пусть другие отвечают, да и что он из крытки с собой в дорогу-то взять может? Другое дело, если у конвойщиков с зэком какие-то личные счеты — тогда да, тогда бедолаге могут и трусы на ленты распушить, чтоб запомнил, сука, кому в тюрьме банковать положено… Но такие ситуации случаются все же редко, и, как правило, предэтапный шмон — чистая формальность, не более… Вертухаи, они ведь тоже — люди, так что, ежели к ним — по-человечески, то и они в ответ — по-людски. В пределах разумного, естественно… Можно, конечно, и на садиста нарваться — но тут уж кому как повезет. Выродки встречаются во всех социальных группах…
Что же касается сухпая на этап, то, ясное дело, никто зэка деликатесами на дорожку баловать не будет, это надо понимать. В начале девяностых годов в Питере этапник получал полбуханки черного хлеба да горсть сахарного песку. И на сколько дней выдавался этот харч — тут опять все от везения каждого отдельно взятого зэка зависело. Какие-то нормы, разумеется, существовали — но кто и когда в России их соблюдал, эти нормы?… Так что, ежели всю специфику момента оценить, то зэчара должен был и за половину буханки государству спасибо сказать. А то, что сахарный песок высыпали просто на хлеб, а не выдавали в аккуратном пакетике — так ведь зэк не барин, слижет сахар с хлебной мякоти языком сразу, а не слижет, просыпет на землю — значит, не очень голодным и был… Недовольные могли писать жалобы в ООН, в ЕЭС или даже лично Папе Римскому. Правда, шансов на получение ответа у этих недовольных было, прямо скажем, немного. Но ведь никто осужденным райских кущ, молочных рек и кисельных берегов и не обещал. Не нужно было преступления совершать — не пришлось бы и слезами умываться…
Восемь человек сидели на корточках неподвижно, сцепив руки на затылках, перед каждым на снегу лежали сумки или котомки — весь нехитрый скарб заключенных, который они могли взять с собой в зону. Ветер хлестал колючим снегом по покрасневшим лицам зэков, но никто не роптал и не шевелился — за разговоры и движения можно было запросто получить прикладом по хребту от конвоиров — они переминались с ноги на ногу совсем рядом, взяв в кольцо каре из восьми этапников.
Конвой, кстати говоря, почти никогда не бьет зэка в лицо — зачем следы оставлять, если можно садануть сапогом под ребра или прикладом в брюхо?
Притом, надо добавить, что конвоиры если и бьют этапников, то не от злобы и не для развлечения, а, скорее, по служебной необходимости. Прием и размещение зэков в «Столыпине» — процедура нервная, и, как правило, осложнена жестким лимитом времени — ведь если «Столыпин» уже прицеплен к поезду (обычному пассажирскому составу), и на какой-нибудь станции нужно принять новеньких, то уложиться нужно в те считанные минуты, пока поезд стоит на станции. Ради зэков нарушать расписание никто не будет, а потому малейший сбой может обернуться проблемой. Чтобы сбоев не возникало, необходима выверенная четкость и слаженность действий при строжайшей дисциплине. Упаси Бог кому-нибудь из зэков в этот момент замешкаться, шагнуть в сторону или попросить о чем-нибудь вертухая, удар прикладом — самый действенный и быстрый метод объяснения заключенному его неправоты… Вот когда всех разместят, когда состав тронется, когда страсти утихнут под успокаивающий перестук колес — тогда конвоиры сами могут спросить у зэков — не надо ли чего, чтоб дорогу скоротать… Но это все будет только после того, как поезд тронется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18