Дверь внезапно распахнулась в ту секунду, когда сверкнула молния. Дверной проем осветился белым светом, в котором стоял зловещий силуэт. Ступени под ним почему-то показались кроваво-красными. Птицын вскрикнул, но из горла послышался только удушающий хрип. Фигура в дверном проеме не двигалась. В дом ворвался холодный ветер. Птицын рванулся в другой конец дома, дважды падал, спотыкался о разные предметы, разбил себе колено и локоть. Сейчас он даже не замечал ушибов, рвался к лестнице, крутой и высокой, со скрипучими ступенями, поднимавшейся из дальней комнаты к потолку, где находился люк на чердак.
Там его спасение, там его ружье. Он то и дело натыкался в темноте на стены, словно они специально вырастали на его пути, загоняя в капкан. Наконец он добрался до заветной лестницы. Ступени пугающе скрипели, готовые обломиться под ним в любую секунду. Он рвался вперед, к люку, крутясь по винтовой лестнице. Голова кружилась, в глазах плавали круги. Он так разогнался, что с силой ударился головой о люк. Боль разнеслась по всем нервным окончаниям. Птицын едва удержался на ногах. Он нащупал руками засов и открыл его. Какое счастье, что чердак не заперли на замок! Птицын уперся в люк обеими руками и с силой толкнул его вверх. Крышка открылась.
И тут ударил гонг. То ли колокол, то ли часы с боем, но что-то прозвенело. В чердачное окно попал свет от молнии. Птицын только на секунду увидел что-то падавшее сверху, что-то огромное. Через мгновение на его голову обрушилась плоская доска, похожая на плот. Она походила на высохшую шкурку ежа с торчавшими гигантскими колючками. Десяток гвоздей пятнадцать сантиметров длиной вонзились ему в голову. Один из них был серебряным. Доска заменила собой крышку люка и заблокировала проем.
Тело с пробитой головой медленно сползло вниз. Лицо трупа обливалось кровью. Еще секунда — и мертвец покатился, кувыркаясь, вниз. Он застыл у подножия лестницы в невероятной, похожей на узел позе.
В доме наступила тишина.
Лишь только входная дверь слабо похлопывала от сильного леденящего ветра.
***
И опять они стояли на балконе и уныло смотрели на пальмы. Яркий солнечный свет Горелова уже не радовал. Золотухин не докладывал, а скорее оправдывался. Ему очень нравился этот рыжий паренек из Москвы. Даже не верилось, что бывают такие менты. Золотухину они не попадались, а опыт у него имелся, и не малый.
— Короче говоря, Палыч, с Краснодаром ничего не вышло. Ехать туда — только время терять. Полковник Куликов наотрез отказался тебя принимать. Он коротко отрезал: «На старые дела у меня времени нет. Мы с новыми не справляемся». Что касается Рачковского, то он даже не подошел к телефону. А секретарша сказала, что прокурор может принять тебя, но на общих основаниях по записи. Сейчас записываются на декабрь. Сволочи они!
В институте судебной медэкспертизы мне сказали, что профессор Харченко умерла год назад от инсульта, а она — основное звено для нас. Из главного управления по надзору пришла короткая отписка. Я ее даже не взял с собой. В ней сказано, что Кирилла Миронова среди отбывающих наказание нет. И никаких гвоздей. Нет и все! Я позвонил в суд, хотел поговорить с судьей, ну чтобы разные запросы не посылать. И опять неудача. Судья Соколов тоже умер и тоже от инсульта, и ко всему прочему год назад. Хоть стой, хоть падай. Тупик!
Правда, одна зацепка есть. В суде работает некая Ида Марковна Церман. Сейчас она заведует канцелярией, а на процессе была в качестве секретаря. Вела протоколы, ну и тому подобное. Трудно поверить, что она может вспомнить дело двухгодичной давности, когда в день по три заседания отсиживала. Короче говоря, я ей позвонил. Она согласилась встретиться и обещала покопаться в бумагах.
— Когда? — оживился Горелов.
— Да хоть сейчас. Я с ней вчера днем разговаривал. По тону — женщина вроде обязательная.
— Поехали, Юрий Максимыч, поехали, милый! Секретарь в суде — важнее самого судьи. Они же все записывают, а значит, в памяти что-то откладывается.
Золотухин улыбнулся. Угодил все же Палычу. Ему только зацепку дай, и он свое не упустит.
Заведующая канцелярией оказалась молодой, интересной женщиной и вовсе не походила на архивную крысу в очках с длинным носом. И встретила она гостей приветливо, понимая, что они тоже делают свою работу. Своего кабинета у Церман не было. От общего зала ее отгораживал книжный шкаф, поставленный поперек. Получился обычный закуток.
Женщина усадила гостей на жесткие стулья, извиняясь за неудобство.
— Я хорошо помню дело Кирилла Миронова, а сегодня еще раз пролистала документы и поняла, что ничего не забыла. Редко, но бывает, когда процесс откладывается в памяти. Этот был особенным.
— В чем же его особенность? — спросил Горелов.
— Процесс-перевертыш. Что это такое, сейчас постараюсь объяснить. Судья Соколов был человеком жестким, но справедливым. Конечно, судьи не должны относиться предвзято к материалам, подследственным и свидетелям. Но они тоже люди. Мне кажется, на него давили сверху. В противном случае он отправил бы дело на доследование. Материалов явно не хватало для вынесения приговора. К сожалению, в нашей стране нет практики предварительного слушания. Однако Соколов не отправил дело в прокуратуру, а принял его. Вы знаете, он фактически устроил из суда новое расследование. Адвокат мальчику попался слабенький, зато прокурор слишком опытный. И вероятно, я первый и последний раз видела, как судья встает на сторону защиты.
Соколов повернул дело так, словно обвиняемых было двое — один на скамье подсудимых, второй — один из свидетелей. Я говорю об Антоне Грановском.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99