Она улыбалась и накладывала гостю новую порцию домашнего варенья, на этот раз из слив, распространявшего по комнате удивительно уютный аромат. — Ошибаетесь, — повторила она. — При чем тут какой-то Бог? Разве в этом дело? Мы с вами — русские люди, а православие — это родное, наше великое и мудрое прошлое. Заветы отцов, традиции народа. Разве не так?
Майор неопределенно усмехнулся в ответ и снова встал, с интересом поглядывая в сторону столика, стоявшего прямо под поразившим его иконостасом.
Он вдруг начал догадываться, к чему клонит старушка. Сделав шаг в угол и продолжая слушать Маргариту Васильевну, Вербин слегка наклонил набок голову, чтобы разглядеть корешки на книгах, стопкой выложенных под иконами.
«Протоколы сионских мудрецов», прочитал он. «Берегитесь сектантов», «Жидомасоны — кто они?». Молитвенник на церковно-славянском языке завершал перечень и лежал снизу, что и понятно — на церковно-славянском языке много не прочитаешь…
«Библии нет, — машинально отметил про себя Вербин. — Хотя что тут странного? С этими книжками Библия вряд ли сопрягается: тут уж либо одно, либо другое».
— Но вот вы же крестились на иконы, — решил спросить Вербин, — я сам только что видел. Зачем же креститесь, если в Бога не верите?
Маргарита Васильевна посмотрела на него так, словно он был несмышленым ребенком.
— Это обычай предков, — молитвенным голосом ответила старушка. — Это — святой знак, оберегающий русского человека от напастей, от зла, которым наполнен мир. Наши обычаи, обряды — лучшее, что есть на земле. Это — то, что хотят у нас отнять всякие инородцы. Они хотят, чтобы мы стали Иванами, не помнящими родства. Да вы кушайте варенье, добрый человек. Если понравится — я вам могу и с собой положить, домой деточкам отнесете.
Попрощавшись с радушной хозяйкой, майор спустился ниже этажом. От встречи у него осталось смятенное чувство. С одной стороны, он увидел перед собой необычайно чистую, опрятную старость. Старость человека, чья жизнь наполнена глубоким осознанным смыслом. Сама комната с красивыми иконами, с лампадой, с выметенными полами и аккуратно застеленной старушечьей кроватью говорила об этом. Дай Бог каждому в старости вести такую жизнь.
Но с другой стороны…
«Странная какая-то религия, — подумал Вер-бин. — Религия без Бога. Нужно только быть русским и ненавидеть инородцев, а остальное как же — само собой?»
Впрочем, думать обо всем этом не было времени. Владимир уже много лет назад положил себе за правило не предаваться размышлениям об отвлеченных вещах, которые в данный момент его не касаются непосредственно. Он только как бы помечал их в мозгу, а потом укладывал куда-то глубоко-глубоко, подальше, чтоб не отвлекали и не мучили понапрасну, в ущерб вещам реальным. А об отвлеченных предметах он подумает как-нибудь на досуге — когда выйдет на пенсию.
После того как Марина обошла все школы города, «подозрительных» детей оказалось в списке семьдесят девять человек. Со всеми следовало побеседовать, причем действовать нужно было осторожно, чтобы никого из ребятишек не напугать.
Действительно, нельзя же спрашивать ребенка: «Скажи, Петя, тебя не трахали взрослые дяденьки? А другие дяденьки в это время не снимали это на пленку?»
За такие вопросы в два счета вылетишь со службы.
Разговаривать нужно очень осторожно, очень бережно и аккуратно. Но если вести себя так, то, скорее всего, и не добьешься признания от тех, кого на самом деле ищешь. Те ребятишки, которые участвовали в съемках, наверняка не захотят признаваться.
К удивлению Марины, Инна Менделевна Збарская согласилась помочь мгновенно.
Стоило Марине рассказать старой доцентше о проблеме, с которой столкнулась, как Збарская тотчас кивнула головой и лицо ее приняло непреклонное выражение.
— Мы найдем их, — сказала она, хищно шевеля усиками над верхней губой. — Мы разыщем этих гадов, и они будут наказаны. Не сомневайтесь, Мариночка.
— Да нет, — улыбнулась та. — Вы не правильно меня поняли, Инна Менделевна.
Искать гадов будем мы — милиция, а вы могли бы помочь определить, кто из детей подвергался этим ужасам. Пока у нас семьдесят восемь человек. Вы ведь сможете побеседовать с ними? Жертвами преступников был кто-то из них.
Они сидели на кафедре, куда Марина пришла впервые после долгого перерыва.
В последний раз она была тут еще до защиты диплома, на пятом курсе. Как много в ее жизни случилось за это время, как сильно изменилась она сама! А на кафедре, казалось, жизнь остановилась, тут не было заметно никаких изменений.
Наверное, в учебном заведении так и должно быть. Студенты учатся, получают дипломы и разлетаются по всему свету. У каждого будет своя судьба, большинство может и не вспомнить потом об институте, о годах, проведенных здесь. А институт остается прежним, таким же, как годы и десятилетия назад. В нем продолжают учиться новые молодые люди, чтобы потом уступить место другим.
Правда, сама Инна Менделевна сдала за то время, что Марина ее не видела. Растолстела еще больше, и сильнее стала одышка. Громадный мастодонт с трудом теперь ковылял по коридору, но в глазах старой доцентши по-прежнему блистал неугасимый огонь, которого так боятся все окружающие.
Рассказ Марины потряс Инну Менделевну. Она разволновалась, и лицо ее не предвещало ничего хорошего.
— Мариночка, я сделаю все, что надо, — заявила она, и ноздри ее раздувались от гнева. — Все, что нужно, чтобы раздавить этих тварей. Но сначала я должна видеть это.
— Что видеть? — сначала не поняла Марина.
— Эти проклятые фильмы, — пояснила грозная старуха. — Эти фильмы, за которые люди должны сжигать этих тварей живьем, а Бог должен карать семейства их до седьмого колена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97