Его примеру очень скоро последовала негритянка с дочерью лет пяти или шести, Официант возник за его спиной прежде, чем он расправил свою куртку. Гудалл заказал кофе, которое подали с бисквитами, а негритянка, объяснив официанту, что они не вместе, заказала le con limon для себя и мороженое для своей дочери Зены.
Гудалл улыбнулся им. Они обе были очень симпатичные, каждая на свой лад. Потом, слегка смущаясь от того, что он не говорит по-испански, на котором, как он предположил, говорят они, он стал разглядывать улицу. «Мерседесы», «кадиллаки», «плимуты» «тойоты» и «фольксвагены», которые здесь называли «карибес» и которые были сделаны в Мехико, сновали по главным улицам Сан-Хосе. И внезапно он понял: вот что Джек должен получить, когда выйдет из госпиталя, — «фольксваген-жук», новый, сделанный в Мехико. Вот ради чего он был здесь, в Коста-Рике, почти за полмира от дома — чтобы он смог купить сыну, которого чуть не убил, машину на семнадцатилетие.
— Только в центрально-американских странах они делают все быстро.
Ее акцент был, пожалуй, американским, но скорее брикстонским.
— Вы из Ньюкастла? Я так и думала.
Даже в заказе кофе по разговорнику это слышно.
Они обменивались любезностями, пока Зена лакомилась мороженым, но, как уже позже осознал Гудалл, ее мать так же умолчала о том, что она делает в Сан-Хосе, как и он. Живет, проездом, по делам? Никто из них этого не коснулся — ни чернокожая женщина из Брикстона, ни бывший сасовец из Уоллсенда.
Из листка «В Сан-Хосе на этой неделе» Гудалл узнал, что вечером будет футбольный матч, «Пуэрто-Лимон» против «Сан-Хосе Атлетико», и, приняв душ, а потом перекусив в маленьком ресторанчике возле отеля, он решил, что футбол куда лучшее времяпрепровождение, чем телевизор в его номере.
Современный стадион в конце Пасео Колон был заполнен на три четверти. В команде «Пуэрто-Лимон» большинство было темнокожих, как и среди их болельщиков. Они приехали на автобусах — железная дорога, которую их предки построили сто лет назад, была разрушена землетрясением 1991 года.
Гудалл, который любил хорошую игру — то есть игру на грани фола, — устроился в стороне от них, Он верил, что у него нет расовых предубеждений. Во время службы в армии он работал с гуркхами и фиджийцами, сражался и научился уважать как достойных противников — то есть как серьезную угрозу своему физическому существованию — индонезийцев и арабов точно так же, как аргентинцев и ирландцев. Тем не менее он считал, что у них у всех есть свое место, и оно ниже его собственного. Он признавал за некоторыми превосходство, но за очень немногими. Один или два офицера, которые были хорошими солдатами. Ник Паркер был таким, судя по репутации. Гудалл хотел бы знать, выдержит ли эта репутация проверку боем, и тогда уже решать.
Тем временем Гудалл изучал рисунок из тропических фруктов на рубашке человека перед собой, полоску черной кожи над воротником и черные завитки, выбивавшиеся из-под мягкой шляпы с загнутыми полями, и выбирал точку — точный удар по этой точке мог привести к серьезной травме и, возможно, даже смерти. Он оценивал свои шансы ускользнуть в такой толпе прежде, чем что-нибудь эдакое случится.
Один из игроков «Лимона» сшиб наземь нападающего «Атлетико», когда тот бросился к мячу совсем рядом со штрафной площадкой, и начался пандемониум: ревели рога, звучали песни, гремели барабаны — идеальный момент, но половина мыслей Гудалла была об игре, и он ждал ответного удара. Еще его внимание привлек подлый удар в солнечное сплетение, который нанес локтем игрок «Атлетико» защитнику «Лимона». Сделано было умело, и защитник исполнился раздражения, обиды и чувства несправедливости.
Гудалл расслабился, сочтя, что игра может оказаться небезынтересной. Человек, сидевший перед ним, передернул плечами и сказал своему соседу: «Я почти услышал шаги на своей могиле».
Мог ли Гудалл сделать это — бездумно убить только для того, чтобы убедиться, что старые умения остались при нем? Да, он мог сделать это. Но хотел ли он это делать? Возможно. Совсем не обязательно быть психопатом, чтобы быть тренированным убийцей, которым и был Гудалл. Но это помогло. Он усмехнулся про себя, когда мяч, описав изящную дугу, влетел в верхний угол ворот и в голове мелькнула мысль, что психотерапевт в Уоллсендском медицинском центре не знала и половины этого.
8
Джефф Эриксон не был психопатом, но его рассудком владели Джина Браун и ее работа, что, по его мнению, было одно и то же. Она выбрала его имя из телефонного справочника в тот день, когда ей пришла идея сменить все лестницы своего небольшого дома в восточной части Лондона на одну большую студию, — пятнадцать лет назад. Тогда ей было сорок пять, а ему — тридцать два, и спустя сорок минут после того, как он переступил порог ее дома, он оказался с ней в постели. И с тех пор оставался с ней.
Джефф был чудаком. Он поступил в Королевский колледж искусств в возрасте восемнадцати лет, чтобы учиться на скульптора, — поступил благодаря папке с рисунками и десяти гипсовым макетам. Через четыре года он потерял уверенность в себе и вместо учебы пошел в армию. Он дослужился до сержанта и, перейдя в САС, участвовал в двух операциях, пока не подхватил вирусную инфекцию во время тренировок австралийцев в джунглях Папуа, которая чуть не прикончила его и привела к скорому увольнению. Назад к родному очагу — на Собачий остров, к жизни рабочего-строителя со старым «фордом-транзит», инструментами и гордой уверенностью, что нет работы настолько трудной, чтобы ее невозможно было одолеть. Работа у Джины была одним из первых дел, за которые он взялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70