В этом жесте было не столько заигрывание, сколько какая-то ностальгия. Сейчас взор ее затуманится, она начнет поминать прошлое. А потом обвинять меня в бесчувственности. Все пройдено не раз. Это как пластинка, заевшая на одной дорожке.
— Хватит телячьих нежностей, — оборвал я ее порыв. — Давай пакет.
Она встала, положила длинную черную сигарету в бронзовую пепельницу, открыла ящик стола и вытащила упакованную в золотую бумагу коробочку.
Письма мне Котенок присылала постоянно. Но посылку — это что-то новое.
Я сорвал бумагу, открыл коробочку. В ней был пушистый серый котенок — игрушка. На ее шее повязан вполне приличный галстук — это для папы. И было письмо.
Письмо, понятно, вскрытое и плохо запечатанное. «Дорогому папочке» называлось. Ах ты, родной мой Котенок…
Я вскрыл конверт. Прочитал аккуратно, почти без грамматических ошибок написанное письмо. Конечно, содержание было не такое пессимистическое, как у Ваньки Жукова на деревню дедушке. В Москву папе Танюшка писала, что в частной школе в Англии ей не нравится. Во-первых, учат тому, что в Москве на два года раньше проходят. Во-вторых, поговорить не с кем, потому что там все противные спесивые англичане, кроме пары негров и индуса. Молодец, Котенок. У нее врожденное классовое и национальное чутье. Вся в папу.
— Читала? — спросил я.
— Нет, — поспешно произнесла Надя.
— Ладно тебе.
— Ну, взглянула:
— И что?
— Там нормальное воспитание. А детям никогда ничего не нравится.
— Не фиг ей там делать, понимаешь? Тебе что, охота перед своими новорусскими овцами в женском клубе повыпендриваться — у меня дочка в Англии учится?.. Жить хорошо хочешь, а она мешает?
— Я не хочу, чтобы она жила здесь! Тут из дома выходишь и не знаешь, вернешься ли обратно, спасибо вашей милиции! Я боюсь за нее здесь!
— А что она у черта на рогах — не боишься?
— Она закончит школу. Пристроится в цивилизованной| стране, а не в этом кошмаре! Выйдет там замуж.
Я пожал плечами. Может, оно и хорошо, чтобы Котенок вышла замуж и поселилась в «цивилизованной» стране. Но мне как-то от этого становилось слякотно на душе. Это будет уже не мой Котенок. Это будет какой-то благополучный экспонат, как из Надиных реклам, созданный для хорошей ихней жизни. Танюшка станет чужая, она научится жить среди стандартных, как пластиковые куклы, людей, которые не знают, что такое беспокойная, мечущаяся душа.
— Ребенку там плохо, — вздохнул я.
— Ребенок капризничает… Кроме того, чего ты ею не занимаешься? Забирай. Своди в школу. Приведи из школы. Купи ей новые мультики для видика. Почитай книжку. Одень. Обуй… Ну, чего молчишь?
— А тебя только радио переговорит.
— Ладно ерничать, Алексей. Признайся, что тебе твои жулики дороже. И не говори мне ничего! — воскликнула она. — После каждого разговора с тобой у меня истерика!
— Пей валерьянку стаканами, — сказал я, поднимаясь. — Поможет. Привет спекулянту. Пока.
Я вышел. Настроение испортили. Права она ведь. Нет ни на кого у меня времени. Только на жуликов. Сколько я их вывел, а их только больше становится… С другой стороны, если бы я и мои друзья их не выводили, они бы вообще расплодились, как кролики в Австралии…
В машине я еще раз открыл коробочку. Посмотрел на пушистого котенка. Прислонил его к щеке — шерсть была мягкая, почти как настоящая.
— Котенок от Котенка, — я улыбнулся и повернул ключ в замке зажигания. Пора возвращаться к моим баранам…
На работе все были в сборе. В том числе и двое ребят из наружки. Старший группы пожал мне руку.
— Легендированный опросик сделали, — сказал он.
— Результат? — спросил я резко.
Он удивленно посмотрел на меня, мол, чего ты сегодня такой… Пожал плечами и проинформировал сжато:
— Приезжала несколько дней назад ночью какая-то тачка. И кто-то вертелся у дачи Стружевского.
— Обчистили дачку у Стружевского, — хлопнул я в ладоши. Все неприятности отступали на второй план. Я почуял след.
— И что взяли? — полюбопытствовал старший группы наружки.
— Это нам тоже интересно бы знать. И мы узнаем, — кивнул я.
— А нам что? Дальше его водить? — спросил старший.
— А как же. Будем водить, — кивнул я. — Мы его, гада, подсечем, — произнес я с уверенностью в голосе. Я действительно был уверен, что Стружевскому от меня никуда не деться.
Эх, если бы я только мог предположить, как все обернется.
— Ну как? — с порога осведомилась Кира.
— Что как? — спросил я ее.
— Куртка как?
— Как влитая, — сказал я.
И не покривил против истины. Мою ветровку, в которую Кира могла обернуться два раза, она успела ушить, и та действительно шла ей. Вкус у девушки отличный.
— Сейчас будем пьянствовать, — сказал она, сбрасывая туфли и извлекая из сумки бутылку «мартини».
— В честь чего? — поинтересовался я.
— Сегодня загнали одному шведу двух Налбандянов. Хозяин выписал премию.
Налбандян — придворный художник сталинской поры, прославившийся картинами типа «Нарком на прогулке», сегодня резко вырос в цене, и интерес к нему на Западе почему-то начал подниматься. Впрочем, не зря. Художник он действительно прекрасный.
— Хорошая хоть премия?
— Сгодится, — она сунула бутылку в морозильник, чтобы быстрее охлаждалась, оценила наметанным взглядом содержимое холодильника, тут же сунула в зубы себе кусок ветчины и плюхнулась на диван.
— Значит, налаживается торговля? — спросил я.
— Иностранцы как покупали, так и покупают. Как дефолтнулось, наши, конечно, берут куда хуже. Но берут. Нашему человеку нужен Фаберже. Или часы бронзовые, чтобы со львами и перезвоном. А знаешь, почему?
— Презент, — сказал я.
— Правильно. Лучшее подношение — антиквариат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39