Чечня объявила свою независимость. И пошли лихие дела.Начинал он с того, что со станичниками грабил поезда, идущие из России транзитом через Чечню. Эта забава приобрела общенациональный характер. Жрать особо в станице при Дудаеве было нечего, денег не водилось, и поезда, идущие мимо, все воспринимали как гуманитарную помощь свободной Ичкерии. За один только девяносто третий год в общей сложности на Грозненском направлении железной дороги разграбили более полутысячи поездов на пару миллионов долларов.Впрочем, в грабеже поездов Синякин и ему подобные были на подхвате. Это была политика Чечни, и занимался грабежами чуть ли не на официальном уровне чеченский ОМОН, который Дудаев сформировал преимущественно из ранее судимых. Схему нападения на поезда они разработали четкую. От границы состав сопровождался шпионами, которые иногда за взятку уговаривали машинистов тормознуть состав. И тогда на товарняк налетали омоновские разбойнички — подвозили грузовики и выгружали все, что имело смысл выгружать. Но для того чтобы создать впечатление, что грабежи — это вовсе не официальная линия Грозного, а инициатива, идущая из глубин обнищавших от российской имперской политики народных масс, станичникам обычно давали на разграбление пару вагонов, на них потом и сваливали всю вину. Синякина такое положение вещей устраивало. Тем более в интернациональной шайке, где были и ногайцы, и чеченцы, и русские, он стал вожаком, а поэтому ему перепадало больше всего добычи.В октябре девяносто четвертого движение поездов по Чечне было прекращено. И бизнес разом накрылся. Легкие деньги иссякли, и Синякин подался на Ставрополье, где у него были знакомые, чтобы присмотреться, к какому промыслу он и его братва могут приложить руку Там он было развил бурную деятельность, но не сошелся по понятиям с местной братвой. Мирного базара не вышло, Синякин был парнем вспыльчивым, трудно управляемым, под горячую руку запорол двоих ножом, один из них был чеченец, и подался в Чечню.В родной станице ему было тесно, душа жаждала деятельности, и со своей братвой он угнал стадо из уже прилично подразоренного к тому времени совхоза. Был арестован, препровожден на шариатский суд.Шариатский суд закончился тем, чем все чаще заканчивался в последнее время. Убийство русского на Ставрополье ему простили без звука, потому что неверный — это не человек. С убиенным чеченцем и уведенным совхозным стадом вышло сложнее. Но Синякин заявил, что он принимает истинную веру и готов живот положить за торжество учения Аль Ваххаба. Взял имя Абу Тут же был прощен. При этом ему было строго указано больше правоверных не убивать. Его препроводили в лагерь подготовки ваххабитов под командованием Гадаева. Там он научился устанавливать взрывные устройства, молотить из автомата, проводить диверсионные акции.Времена были тяжелые. Началась первая чеченская война. Синякин, у которого проснулись незаурядные организаторские способности, быстро выбился в полевые командиры, подтянул свою братву в отряд.После вывода российских войск, учитывая большие заслуги в борьбе с неверными, он был награжден высшим орденом доблести «ЯХЪ», а позже сам Хаттаб пожаловал ему несколько нефтяных вышек, и Синякин занялся тем, к чему раньше его не подпускали на пушечный выстрел, — нефтью.Его благоденствие продлилось до второй чеченской войны. За это время он и его бойцы вовсю покуражились над местным населением. Насиловали, грабили, убивали и русских, и чеченцев, приобрели себе несколько кровников. Потом вторая война. Поражение. И сейчас для Синякина настало время решать — что дальше.У Джамбулатова, когда он общался с Синякиным, возникало ощущение, что ваххабит решил уже подбивать итоги.По вечерам почти каждый день Синякин звал Джамбулатова, они сидели в тесной комнате, на столе стояла неизменная бутылка джина, к которой хозяин не уставал прикладываться. Похоже, он томился без приличного общества и нуждался в собеседнике. К сожалению, как позже убедился Джамбулатов, еще нужнее ему были зрители.Так было и на этот раз.— Многие считают, что я упертый фанатик. Ваххабит. Они… — Синякин махнул рукой на дверь. — Они верят.— А ты веришь?— Верю ли я в Аллаха? Верю… И Аллах позволяет мне многое… А еще я верю, что учение Аль Ваххаба дает мне то, чего я не получил бы никогда. Я не считаю себя русским. Я в душе чеченец. Но тут — я никто… За мной нет мощного тейпа. У меня нет нескольких десятков близких родственников, которые за меня отрежут голову кому хочешь. Я — никто… Был никто. И сделал так, что теперь они — никто. Смотри, среди моих бойцов те, кто по идее должны быть мне кровными врагами. Они грабили и предавали даже своих родных… А почему? Они преданы мне. Они преданы учению Аль Ваххаба.— То есть ты приватизировал это учение, — усмехнулся Джамбулатов.— А тут ты не прав, — тяжело посмотрел на него Синякин. — Среди русских немало приверженцев истинного ислама. Знаешь, в чем разница между ними и мной?— Ну — Они тупые. А я умный…Тут ему трудно было возразить, он был явно не дурак.— Знаешь, у меня восемь классов образования, но в голове у меня не вата, — Синякин хлопнул ладонью по столу так, что бутылка подпрыгнула, и взглядом, в котором плескалось бешенство, посмотрел на Джамбулатова.«Псих», — подумал тот.— А я ведь тебе не верю, мент, — покачал головой Синякин. — В машину!— Что? — не понял Джамбулатов.— Поехали. Покатаемся. Тебе будет интересно… «Нива» мчалась через степь по каким-то ухабам. Уже стемнело, и Джамбулатов потерял ориентацию. Сзади сопел сопливым носом молоденький боевик Ибрагим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91