Большего Гвоздь себе не позволял, да и администрация была достаточно строгая.
За судьбу колонии Гвоздь особенно не беспокоился. Отдавал «дом» в надежные руки. Найти подходящую кандидатуру — проблема, особенно в нынешние времена всеобщего падения нравов. Как сказано в кодексе честных арестантов — «Законе преступного мира, правилах общака и воровской идеи», «Смотрящий в воровской идее должен быть кристально чистым, преданным душой и сердцем идее справедливости».
Философов и идеологов что-то Гвоздь не встречал, так что закон отдавал соцреализмом в стиле кубанских казаков, когда выдавали желаемое за действительное… Вора в законе больше на зоне не было. На роль смотрящего избрали главшпана второго отряда Бздыню. Молодой, но принципиальный, правильный по жизни член «общества». Беспредела не допустит, «тимуровцам» — новоявленным гангстерам, спуску не даст, но и с администрацией будет жестко держаться, на капризы ментовские не поддастся. Тому гарантия — треть срока в помещениях камерного типа провел. Крепкий орешек. Быть ему «законником».
Времена на зоне ныне нелегкие, так что смотрящему новому будет тяжело. Верно сказано в последней воровской маляве — в обращении к честному люду: "Прощелыги сбиваются в банды и наворачивают в одни ворота, прикрываясь при этом масками под бродяг, добывая благо для себя лично. Отсюда страдает Общее и весь воровской люд. Интриги и склоки вошли в жизнь лагерей и тюрем. Все это является чуждым нормам, чуждым людскому и пущено на самотек. Свое ставят выше общих этикетов и интересов, а это уже гадское.
Многие, придя с воли, несут с собой новорусские взгляды. Это пресечь. Здесь им нет места. Запомните, у порядочного люда закон один, и люд в лагерях и острогах должен быть один — воровской. Так было, есть и будет. В наше время есть возможность жить достойно по нашим законам и есть чем ответить мусорам на беспредел и чем удивить. Думайте, братья, а еще лучше — делайте!"
Но это уже не Гвоздя заботы. У него, чувствует, будет немало забот и на воле.
— Ну что, Полосатик, откидываемся? — усмехнулся Гвоздь и погладил по голове здоровенного краткошерстого полосатого кота — его доброго друга.
Держать собственного кота в зоне — большая привилегия. Коту было три года. Подобрали в цехе и привели его зеки, когда тот еще был котенком. Гвоздь, увидев его, сразу понял, что нашел хорошего кореша. Имя дал с намеком — Полосатик, так называют зеков на особом, «полосатом», режиме. И сегодня кот, не видевший в своей жизни ничего, кроме зоны, собирался вместе с хозяином в большой мир.
— Ну все, пора, — Гвоздь взял поудобнее кота и вышел из барака, подставляя лицо первому снегу.
Формальности. Справка об освобождении. Деньги на проезд. Бесполезные слова напутствия командира отряда. И, наконец, визит к «куму» — начальнику оперчасти майору Гамову.
— Садись, Гвоздь, — кивком пригласил Гамов. — Как насчет чайку?
— Благо дарствую. Не надо, гражданин майор.
— Правильно. Из рук «кума» ничего брать нельзя. Так?
— Может, и так.
Они сидели друг напротив друга. Люди примерно одного возраста — под сорок пять. Чем-то похожие друг на друга — оба плотного сложения, физически сильные, волевые, уверенные в себе и своей правоте. Привыкшие, как боксеры, всю жизнь драться на ринге. Опер и вор в законе не питали Друг к Другу добрых чувств, но ценили один другого как опасных и умных противников. Оба жили своими идеями, своей правдой, и у обоих в последнее время эти идеи и правда сильно потускнели, обветшали на ветрах неспокойных времен. Оба считали, что честны перед собой и другими. К рукам Гамова не прилипла за всю жизнь ни одна не праведная копейка. Но и Гвоздь не запятнал себя тем, что поступался воровскими законами в угоду администрации, выторговывая себе какие-то блага.
— Значит, на свободу, — Гамов сложил руки на груди и внимательно разглядывал вора в законе.
— Добавь — с чистой совестью.
— Не добавлю. А не боишься на свободу? Девять лет тут. Прижился. В авторитете. А там…
— Я же не Хилый. Выдюжим.
В прошлом году старого вора Хилого целые сутки искали по всем уголкам, чтобы выдворить на волю. Он умолял оставить его здесь, поскольку не знал, что с ней делать, с враждебной ему волей. Он боялся ее. И она оправдала его самые худшие ожидания. Там было слишком больно, суетно, серо. Через два месяца он прибыл снова. Пробыв на воле неделю, демонстративно, чуть ли не на глазах у всех залез в сумку в троллейбусе и получил новый срок.
— Семь лет, — задумчиво повторил майор. — От звонка до звонка.
— До часа.
— А как иначе? Законнику грех у властей снисхождения просить. — Три правила. Не бойся, не доверяйся, не проси.
— Точно так.
— Как дальше жить будешь, Гвоздь?
— Садовником устроюсь. Или воспитателем в детский сад.
— Понятно… Гвоздь, скоро полтинник грянет. Финишная ленточка уже маячит — при наших профессиях долго не живут. Пора и о душе думать. Сколько людей-то на тебе.
— Это когда было. По-молодости.
— Правильно, был ты по-молодости палачом. Вдумайся в это слово — палач. Приговоры сходок да правилок в исполнение приводил. Подушечкой, удавкой, финкой. Так?
— Что, явку с повинной писать? Давно это было, гражданин майор. Да и народ гнилой был — дятлы, крысятники. Шваль.
— А скольким еще по твоим приговорам билет на тот свет прокомпостировали. Достаточно зла, Гвоздь. Остановись. Крест ведь носишь на груди. Остановись.
— А зачем останавливаться, коли не останавливают? Вы власть — ловите. А мы — воры, воровать должны.
— Власть, — вздохнул Гамов и сделал чуть погромче приглушенное радио. Диктор вещала что-то об очередной катастрофе, сотрясшей Россию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56