— Не представляю!
— А зря. Мне кажется, ты способен. У тебя вот здесь, — на постучала себя по лбу с костяным звуком, — такие тараканы водятся… Мне кажется, ты еще сам себя плохо знаешь.
— Уж лучше, чем ты.
— Вопрос, — она покачала головой, неожиданно опят подалась вперед и прижалась к нему грудью.
И он ощутил, что теряет контроль над собой. Рука легла на эту грудь, губы встретились с ее губами. Он притянул ее к себе. Сжал посильнее в объятиях. Ее язык как жало скользнул в его рот. Голова у него закружилась. И все закружи лось. В сердце загорелся пламень.
Она резко оттолкнула его от себя.
— Лысенький, теперь я вижу, ты не импотент. Он ничего не ответил, переводя дух.
— Ты просто неудачник, — она натянула свитер так, что тот электрически затрещал. Поднялась легко, по-спортивному. Чмокнула его в лоб — он и не двинулся, будто бы статуей. — Пока, зайчик. Хлопнула дверь.
— Вот… — он запнулся, так и не подобрав ей достойного определения.
Он провел дрожащей рукой по щеке. Встал, прошелся по комнате… А пепельницу гостья все-таки сперла. Хорошая пепельница. Он ее стащил из отеля в Голландии…
— Валдаев. Я не могу дозвониться тебе уже три дня.
— Плохо звонишь.
— Все у тебя не как у людей, — это пошли упреки. Два года как развелись. А Лена все звонит и осыпает его упреками. И дело не в том, что она искренне верит в них. Просто ей нужно осыпать кого-то упреками, а на ее нового благоверного особо не наедешь. А вампирить, подпитываться от кого-то энергией надо — так уж Лена устроена. Ей все равно, как присасываться — по телефону, с глазу ли на глаз. После каждого такого разговора Валдаев чувствовал себя опустошенным.
Лена стала пилить его с первых дней замужества. Точнее, еще до такового. Ох, как быстро и профессионально она опутала его. Тогда он работал в центральной газете. имя примелькалось. Все говорили: Валдаев — талантливый реалист, у него есть будущее. И клюнула, студентка. Окрутила. Стала жить с ним поживать да биоэнергию попивать. Кроме биоэнергии, она не прочь была выпить и коньячку и мартини, притом к бутылке прикладывалась все чаще и тогда вообще становилась невозможной. Иногда она загуливала с мужчинами, при этом не особенно и таясь. Он все ей прощал, она ему не прощала ничего. И пилила-пилила. Иногда он пробовал огрызаться, получалось это беспомощно. Он слово — ему десять. И тогда оставалось только принимать позу оскорбленного достоинства, да испытывать жалость к себе, да медленно сползать в страшноватую, но вместе с тем сладостно-истомную депрессию.
Так Лена и довела бы его до дурдома, но, на счастье, она выкопала откуда-то неразговорчивого, небритого, тупого, крутого и самоуверенного типа, зашибающего деньгу на растомаживании грузов. Тот почему-то считает, что правит семьей, хотя на деле Лена вьет из него веревки. Вот только вампирить от него у нее не очень получается. Туша огромная, мозг с пятачок. Такую нервную систему динозавра на дурачка не возьмешь. Ребенка Лена забрала себе, не без оснований заявив: «Ты не знаешь, что с самим собой делать, не то что с Левонькой». И была по-своему права.
Теперь Левонька весь прилизанный, умненький, чистенький, с компьютером «Пентиум-300» и набором игр к нему, с диснеевскими мультиками в размере тридцати кассет, а на пальце — золотой перстень, и слоняется он между двумя папами.
Валдаеву это было досадно, но не более того. Он все еще задумывался, что способен жить только для себя, точно, выживать, да и то не очень умело. По большому счету н не способен отвечать ни за кого, даже за себя…
— Валдаев, ты небось зарос грязью в одиночестве, — Родолжала Лена топтаться на больных мозолях.
Почему-то она считала, что он обязательно зарастет грязью; хотя у него всегда был идеальный порядок. В прошлом порядок этот она непонятно почему считала исключительно своей заслугой.
— Ты обо мне заботишься, как родная мама.
— А кто о тебе еще позаботится? Небось опять обострение гастрита. Ешь всякую дрянь.
— Нет у меня обострения, — зло произнес он.
— Ага, — удовлетворенно произнесла Лена. Она привычно почувствовала, что он выходит из себя. — Эх, Валдаев нашел бы ты себе какую-нибудь бабенку попроще. Чтобы готовила тебе котлетки диетические и рубашки стирала.
— Обязательно.
— Тяжело тебе, конечно, найти будет…
— Дальше я уже слышал. Ты одна такая дура нашлась которая со мной больше двух дней смогла прожить. Я твою молодость погубил… Ничего, зато старость у тебя началась обеспеченная.
— Нахал, — возмутилась Лена.
Конечно, он передержал. Старость в двадцать семь годков — это сильно сказано.
— Ладно, у меня времени нет, — резко произнес Валдаев. — Что хотела сказать?
— Узнать, как…
— Узнала. Я тороплюсь.
— Это куда?
— У меня тут оргия.
— Ха. Кому другому расскажи, Валдаев.
— Расскажу… Пока.
Он положил трубку.
Настроение Лена умела портить отменно.
Сон не шел. Валдаев устроился на кухне. Там он пил чаи без сахара, окуная в него немецкое печенье, которое моментом впитывало влагу и размягчалось. Нужно было не пропустить момента, когда печенье начнет распадаться на куски и плавать в чае, — занятие это было в какой-то мере увлекательное.
Разделавшись с чаем, он вернулся в темную комнату, светили зеленью часы. Ноль пятьдесят. А сна все ни в одном глазу.
Он вздохнул, встал, подошел к окну.
Внизу мокрой шкурой, в которой отражались мертвецки белые фонари, уходила задавленная коробками родная улица Нади Улиевич. Кто такая эта Улиевич — Валдаев так и не удосужился узнать за свою жизнь, хотя, поговаривают, где-то висела доска с описаниями принесенной этой самой Надей пользы Отечеству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72