Клетка. Нельзя давать птицам выпорхнуть отсюда, чтобы свернуть на воле себе шею. Гуманизм на марше…
Он просунул ладонь через решетки и постучал по железу. Та гулко отозвалась.
Валдаева качнуло.
— Что такое? — Алексей поддержал его за локоть, не давая грохнуться.
— Голова…
— Болит?
— Кругом идет. Пустая…
— Это от стресса. Лекарств… И полнолуния. Сегодня полнолуние. Признано, что в такие дни обостряются все заболевания. Пошли, — он довел его до палаты.
В палату ворвалась седая медсестра.
— Чего это вы разгулялись? — осведомилась она. — Валдаеву три дня постельный режим.
— Да, извините, — прошептал он.
— Извините, извините, — пробурчала медсестра.
Ему вкололи третий за день укол. Только от него пошло не тепло, а пополз нервный холод. Веки стали желеть и слипаться. Он, прищурившись, смотрел на висящую над ним в круглом прозрачном плафоне желтую лампу. За окном плыла полная луна, закрываемая быстрыми тучами. Эта луна смотрела на него, как драконий глаз, и не б от этого пронизывающего ока ни укрытия, ни покоя чего становилось все тревожнее.
Валдаев закрыл глаза. Начал уплывать.
И тут всколыхнулась притаившаяся темная тяжелая масса, в которой срослись его боль, страх, ярость, кошмар которой причудливо переплетались картины из недавнего прошлого. Будто открылись шлюзы, и вся эта склизкая мерзость, сдерживаемая до сих пор, хлынула наружу на волне воспоминаний.
Чья-то рука с кривым ножом скользила неудержимо вперед, и на беззащитной шее проявлялась красная черта, и у куклы отваливалась пластмассовая голова. Но это был кукла, а Наташа. Валдаев отметил, без удивления, с мрачным узнаванием, что рука с ножом эта — его собственная.. же рука. Похожая кукла. Но на этот раз кукла мужского да. Эдакий уродливый пупсик… Да не пупсик это, а бандит Лом, и на его тупой морде нарисован неописуемый ужас. И опять прочерчивает лезвие ножа черту, подводящую итог жалкой жизни этого человека… Следующая сцена. Огонь пожирает лицо молодой женщины. Мертвой женщины. это не просто какая-то женщина. Это — Элла!
Искры костра взмывают вверх. Запах горелой плоти корежит нюх. Валдаев ощущает гремучую смесь чувств — безутешное горе и неуемную, не втискивающуюся ни в какие рамки радость…
— Я люблю тебя, — шепчет он…
И вдруг Элла стряхивает с себя пылающие угли, отряхивает золу и берет его за предплечье. Но ладонь, которой она берет, раскалена. И ее боль передается ему. Предплечье вспыхивает мимолетной, не очень сильной болью. Валдаев счастлив. Она жива. Он не желал ей зла, и ему нравилось, что она жива.
— Тише, тише, дорогой, — шепчет она. — Он совсем плох.
— Нет, это все мелочи, — слышится другой голос, и рядом с Эллой выступает из темноты ее любимый дядюшка Ким Севастьянович Ротшаль.
— Мы почти убили его.
— Не беспокойся. Давно никто не доходил до такой отличной кондиции.
— Но…
— Все будет нормально…
Голоса стали уплывать куда-то вдаль, но Валдаеву казалось очень важным не упускать их. Он цеплялся за них, как утопающий за соломинку. И вдруг ощутил, что соломинка эта держит. Он шел на звук этих голосов, выкарабкиваясь из мертвой зыби полузабытья.
Он напрягся, приоткрыл глаза. Очнулся. Предметы стали приобретать определенные очертания. Он увидел над собой низкий потолок. Ощутил тряску. И вдруг разом понял, что находится в машине «Скорой». На такой же его везли недавно в клинику. Куда его везут теперь?
Наверху маячили два лица. Он напряг зрение. Резкость стала наводиться, как изображение в видеокамере.
Валдаева почему-то не удивило, что рядом с ним на сиденье сидит профессор Ротшаль в белом халате.
Странно, что не удивило его и то, что около него, зябко обняв плечи, устроилась Элла. На ней тоже был белый халат.
Он застонал, прикусил губу и, собрав последние силы, тяжело, будто придавленный в штреке породой шахтер, попытался приподняться.
— Тихо, тихо, дорогой, — нагнулась над ним Элла и погладила по плечу. — Не беспокойся, все будет в порядке.
— Эх, незадача, двух кубиков не хватило, — досадливо воскликнул Ротшаль.
Он завозился. И воткнул в предплечье Валдаева одноразовый шприц.
Валдаеву стало душно и жарко. Ему захотелось встать, ринуться отсюда. Он начал движение, его прижали к кушетке. И тут все стало опять терять резкость, расплываться. Он снова отключился. На этот раз без кошмаров. Измученное сознание взяло передышку…
Рядом тонко журчала вода. Этот звук пилил череп. Он сверлом врезался все глубже и глубже, отдавался болью во всем измученном теле.
Где-то вот так же текла вода. Где? Когда? Кажется, текла она в ванной. В ванной, где лежала большая кукла с полуотрезанной головой. И кукла эта была человеком… Мысли Валдаева путались. Они были скользкими, как мыло в той ванной. Их очень трудно было ухватить.
Валдаев застонал и пошевелился. Мысли начали туго ворочаться в голове. Звон звучал все настойчивее.
— Надо бы еще, — услышал он грохот.
— Нет. Ему и так досталось четыре кубика, — пророкотало рядом немного в другой тональности. — Может не прийти в себя до времени.
— Кажется, шевелится. Валдаев с трудом разлепил веки.
— Очнулся, — послышался голос.
Теперь голос уже не грохотал. Ощущения у Валдаева возвращались в норму. И звуки не обрушивались молотом и молоточками.
— Все будет нормально, — над ним нагнулся круглолицый, лоснящийся от пота мужчина. Он повторил недавние слова Эллы… Впрочем, была ли Элла? Был ли профессор Ротшаль? Или Валдаеву все почудилось, а на самом деле он находится в больнице, напичканный препаратами, которые вызвали галлюцинации.
Ничего подобного. Какие уж тут галлюцинации?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72