Только в глазах его царил жестокий холод, а в повадках проскальзывало нечто неуловимо первобытное, звериное. Он пил, крякая, фужерами все что попало — водку, шампанское, заедая бутербродами с осетриной и колбасой. Он не хотел упускать дармовое угощение. И при взгляде на него рождалось смешанное чувство жалости и брезгливости. Не знаю, что толкнуло меня разговориться с ним. Видимо, участие к человеку, оказавшемуся одним в незнакомой компании. Не помню, с чего началась беседа. И о чем мы говорили — да так ли это и важно? Но на вопрос, чем он занимается, он вдруг неожиданно ответил:— Я казначей.И назвал одну из известных ура-патриотических организаций, прославившуюся крестными ходами, угрозами «некоренным», истово борющуюся с «мировым сионизмом». Я несколько опешил, мне не верилось в правдивость этого утверждения, но следующие минуты разговора развеяли мои сомнения. Этот человек был тем, за кого себя выдавал.Мы говорили несколько минут. Он твердил набившие оскомину идеи о всемирном масонском заговоре, о евреях, продавших Россию, а заодно правящих ею (как можно править тем, что продал?). «Тель-авивское телевидение», рука Израиля — все это слышано не раз и воспринимается интеллигентными людьми только со смехом, тем более интеллект у собеседника оказался невысок, доводы избитые. Мне было бы скучно, но тут я напоролся на его взгляд. Ах, эти глаза. Они горели яростной уверенностью в своей правоте. В нем будто восстала дикарская, нецивилизованная, не признающая всего остального мира Россия.— Ну, а как с погромами? — неожиданно спросил я его.— Будут. Еще какие, — ответил он.В его азиатских чертах таилась жестокая уверенность. И в этот миг мне стало по-настоящему страшно»…— Как тебе? — спросила Света.— С душой написано.— Он в «Русскую мысль» во Франции уже намылился отсылать эту статью. Утром сегодня звонил. Спрашивал, не боюсь ли я общаться с такими типами.— А ты что сказала?— Что теперь уже боюсь… Ладно. А депутат?— Это который? Митрофаныч?— Он. Ему после разговора с тобой стало плохо с сердцем, и он уехал.— Жалость какая. Не подох случаем?— Как ты можешь?— Значит, живой.Аверин не стал спрашивать, где она набрала такое количество сумасшедших. Один маслины жует. Другой антисемитов ищет. Третий — на зоне гомиком работал. Склад достопримечательностей.— А Мила твой телефон спрашивает, — закончила Светлана. — У тебя, правда, с ней ничего не было?— Ей-Богу.— Ох, врешь.— Ну да. Посмотри в мои честные глаза.— По телефону?— Женское сердце чуять должно.— Оно и чует, что ты мерзавец и кот.— Ну и?— Ну и я все равно тебя хочу.— Ага.— Вот тебе и ага.Аверин вздохнул…— Увидимся.Повесил трубку.Ему стало грустно и как-то неуютно. Запутался он с женщинами окончательно. Он привык к Свете и где-то даже любил ее. Где-то любил и Наташу. Был без ума от Маргариты. И получилось, что он винтик в общем механизме дурдома. Патологический бабник и сексуальный террорист.Он посмотрел на телефон. Ему захотелось позвонить Маргарите. Услышать ее спокойный голос. Но он знал, что этого не получится. Маргарита уехала на повышение квалификации в Ленинград. И без нее, с одной стороны, тяжело, а с другой — облегчение. Она высасывала его силы. Что-то странное наблюдалось в их взаимоотношениях.— А ну вас всех, — махнул он рукой. — Не нужен нам никто, а, Пушинка.Пушинка мяукнула и стала тереться о его ноги. Потом дружески тяпнула за руку.Он взял две бутылки с пивом и отправился к Егорычу. Тот открыл дверь. Его серый рабочий халат и руки были заляпаны краской.— Чем ты тут занимаешься? — спросил Аверин.— Плакаты пишу, — сказал он.— Зачем?— Очередная демонстрация у телевидения.— Так. «Телявивидение — опиум для народа». Примитивно.— Предложи получше.— Пожалуйста. Если хочешь быть здоров, то наплюй на дикторов.— Еще глупее. И ударение не правильное.— Выпьем по глотку?— Давай. У тебя отгул?— Ага… Про меня в газете написали, — Аверин протянул Егорычу газету. По мере того, как тот читал, его лицо становилось все угрюмее.— А когда ты в «Память» вступил?— Это шутка, Егорыч…. Это страна психбольных. Здесь нельзя острить. Ведь любая самая абсурдная шутка и самое абсурдное предположение может оказаться реальностью. Здесь шутки воспринимают всерьез.— Или серьезное как шутку, — кивнул Егорыч. — Это охлократия по Платону.— Ладно. Давай дернем… А этому критику я набью морду.— А он заявит, что это и был долгожданный погром…— Пошли они все.— Как он пишет — дикарская Русь. Это про тебя, Славик. На дикаря ты похож…
К пяти часам Аверина ждал Долгушин.Начальник отдела РУОПа сидел в своем кабинете. Он играл в нарды с Савельевым, символизируя дружбу между РУОПом и МУРом. Долгушин был зол, как черт. Шашки он переставлял на доске с треском. Кидал кости так, что они часто слетали с доски и падали на пол.— Да не злись ты, — успокаивал его Савельев.— Скоты, — сказал Долгушин.— Чего вы такие мрачные? — поинтересовался Аверин.— Максура, помнишь, мы задерживали? — Долгушин бросил кости, выпал дубль «шесть-шесть».— Известная личность, — кивнул Аверин.— На, посмотри, — Долгушин протянул листок.На нем довольно неплохо изображался грустный субъект в полосатой арестантской одежде, сидящий в камере с гирей на ноге. А ниже шли стихи, суть которых сводилась к тому, что поганые руоповцы шьют Максуру дело. Хотят обидеть невиновного. Но следователь Слава не дурак. Следователь Слава разберется. Следователь Слава решит по справедливости.Максур контролировал рынок в ЦСКА. Хозяева рынка, как положено, платили ему мзду, пока тот не начал требовать все больше и больше, а затем и вообще выживать их и рассаживать своих людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111