Ах как наши начальники умеют формулировать свое нежелание кого-либо видеть. Точно так же они обучены в упор не узнавать тех, кому совсем недавно дружески трясли руку и обещали: «Будет необходимость, заходи». Оказывается, заходить следует не тогда, когда это нужно тебе, а в момент, если ты сам потребовался начальству. Но такое во все времена называлось вызовом к командиру и никак не включало в себя формулу: «Будет необходимо…»
— Спасибо, каперанг. — Лукин плюнул на все правила флотской вежливости. Коли его вышибали таким образом, он уже не считал себя обязанным скрывать свои чувства. — Да, между прочим, вы знаете, как с латыни переводится слово «канцелярия»?
Каперанг удивленно вскинул брови. Его поразила фамильярность обращения и неожиданность вопроса.
— Нет, а что?
— Канцелярия — это собака перед дверью доброго барина. Вроде вас.
Лукин сказал и вышел, аккуратно притворив за собой дверь.
— Вернитесь! — закричал каперанг.
— А пошел ты! У меня к тебе вопросов нет.
Трудно представить людей с такой низкой социальной защищенностью, нежели офицеры России. Люди высокообразованные, верящие в необходимость честного служения режиму, после окончания высших учебных заведений едут к черту на кулички в глухие гарнизоны, в дыры, забытые начальством и Богом. Они служат в степях, прокаленных жарой, обдуваемых суховеями. Служат в Заполярной тундре, на Чукотке, в непролазной сибирской тайге и верят — раз послали, значит, надо. Если ты нужен — о тебе не забудут. Но по большому счету все они бомжи-люди без определенного места жительства. Они переезжают из края в край, из гарнизона в гарнизон в «интересах службы». В городах ютятся по частным квартирам, за большое счастье почитают получение угла в офицерском казенном доме, право на который теряют при увольнении. Как быть? Куда податься?
Квартирный вопрос встал перед Лукиным, едва флот сделал ему ручкой красноречивый и ни к чему не обязывающий жест: «Гуд бай, май лав, гуд бай!» Оставаться в закрытом гарнизоне не было ни возможности, ни причины. С одной стороны, он был обязан освободить служебную комнату, с другой — как и чем заниматься мужику в городке, в котором нет ни школы, ни церкви, ни тюрьмы, а всего два офицерских дома и одна казарма. И забор вокруг.
Рассчитавшись с флотом, Лукин уехал в Москву к сестре. Он понимал, что стеснит ее, но деваться было некуда. Сестра понимала, что появление брата доставит ей немало неудобств, но тоже знала — ехать тому некуда.
План будущей жизни вчерне был намечен сразу. Верный друг Веркин, провожая Лукина, обнял его.
— Ты плюнь на все, Алексей! Три к носу и не чихай. Приедешь в Москву, найдешь бабу. С квартирой. Мужик ты видный, в самом соку. Ну хрен с твоей Ирмой. Знаешь, сколько хороших баб? Ой-ей!
— Утешаешь?
Лукин печально улыбнулся. Он понимал, что Веркин искренен в стремлении хоть как-то облегчить старому товарищу возвращение в первобытное состояние и устоять на ногах после того, как его вышибли из жизни. И мысли его приняли определенное направление: найти подругу не так уж плохо. Труднее решить — как ее найти.
Дело сложилось будто само собой.
Сестра жила в Амбулаторном переулке, неподалеку от престижного Ленинградского рынка. Она вменила Лукину в обязанность снабжать дом картошкой, морковкой, луком, за которыми тот регулярно ходил на торжище.
В один из дней, проходя через крытую часть рынка, Лукин задержался возле торговок солеными огурцами. Одна из них, красивая молодайка, розовощекая, чернобровая, разбитная в той мере, к которой женщину обязывает базарная профессия, стояла за прилавком и хрумкала соленый огурец так аппетитно, что Лукин невольно проглотил слюну. Он внимательно посмотрел в ее сторону. Молодайка перехватила его взгляд. Улыбнулась.
— Попробуйте, мужчина. Лучшие огурцы на рынке.
— Что верно, то верно. — В разговор тут же вмешалась соседка по прилавку, торговавшая соленой капустой. — Купите, иначе она сама все съест и разорится. Уже за третий огурец принялась. — И, обращаясь к соседке, участливо спросила: — Ты часом не беременна, Ксения?
— И рада бы, Клавочка, да помочь некому.
Молодайка картинно повела круглым гладким плечом, тряхнула кудрями ухоженной, хорошо причесанной головы.
Клава тут же кивнула в сторону Лукина.
— А ты попроси гражданина. Он тебе поможет. Как вы, уважаемый, насчет картошки дров поджарить? — Клава посмотрела на Лукина пристально и улыбнулась. — Я бы лично не прошла мимо.
И в самом деле, пройти мимо, сделав вид, будто ничего не слышал, Лукин теперь не мог.
Он посмотрел на Ксению, смерил взглядом от головы до пояса, поскольку все остальное скрывал прилавок. Но и то, что находилось на виду, производило впечатление. Ксения была по-настоящему красива здоровой женской красотой — не силой косметики, а природным даром. Высокая грудь, мягкие полные губы, брови, узкими стрелками лежавшие над карими глазами, аккуратные ушки с маленькими сережками-звездочками. Лукин деланно вздохнул.
— Ох, девоньки! Мне бы так годков двадцать сбросить, я бы… А так, простите, ни сил, ни средств. Инструмент затуплен, опыт растерян…
— Ox, ox!
Клава возмущенно запротестовала.
— И не совестно на себя клепать? Я же вижу, меня не обманешь.
— На кой мне врать?
— Что до инструмента, — Ксения лукаво улыбнулась и повела бровями, — можно и поточить. Был бы в наличии.
— Не-е, девоньки, есть причина и пострашней. Вон тут у вас сколько ухажеров. Весь Кавказ. Они мне шею намылят в два счета.
— Это вы о черноте? — Ксения громко захохотала. — Да они ко мне на три шага подойти боятся. Петухи!
— Ну что, — Лукин принял отчаянное решение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111