» Старый военный был убежден, что армия снова проморгала начало новой войны.
Когда в разрушенном землетрясением армянском городе Спитаке израильские спасатели, одетые в красно-оранжевые костюмы и в противогазах, извлекли из развалин пожилого армянина, тот сразу поднял руки над головой. Ему пришло на ум, что началась война, разрушившая город, и он уже в плену у неизвестных завоевателей.
Отвечая на вопросы Гуляева, Юрченко постепенно успокоился. Ему и самому показалось интересным разобраться в своих ощущениях и поступках, шаг за шагом проследить, что он думал, какие действия предпринимал. Отвечал он толково и потому страшно удивился, когда Гуляев предложил:
— Что ж, Юрченко, отлично. Теперь давайте ещё разок, с самого начала.
— Товарищ майор! Я все рассказал как было.
— И все же давайте восстановим события по минутам.
Юрченко выглядел растерянно.
— Что вас интересует, не могу понять.
Ответь ему Гуляев, что и сам точно не знает, солдат крайне бы удивился. Уж слишком уверенно и напористо следователь старался вытрясти из него нечто неизвестное.
— Итак, Юрченко, вы заступили на пост. Что сделали первым делом?
— Закрыл крышку люка в корзину.
— На вышку?
— Нет. Вышкой мы называем все сооружение — балки, лестницу. А корзина у нас — это площадка с бортами для часового.
— Туда ведет люк?
— Да. Корзина изнутри обшита листовым железом. И крышка люка тоже железная. Заступив на пост, часовой её закрывает.
— Почему корзина обшита металлом изнутри?
— Если обстрелять пост, пули прошьют доски и срикошетят от железа. Во всяком случае, так нам говорили.
— Закрыли люк и дальше?
— Осмотрелся.
— Что-нибудь видно в темное время?
— Отлично. Прожектора по периметру хорошо освещают просеку. Я иногда даже ежей на ней замечаю.
— Отлично. Что заметили в тот раз?
— Говорить обо всем вообще?
— Конечно.
— Видел, как ушла смена в караулку. Ее глазами всегда провожаешь. Потом повернулся к морю. Увидел — идет корабль.
— Почему обязательно идет? Может, стоял на рейде?
— Было заметно движение. И ходовые огни. Шел на север. Я видел отличительный красный огонь левого борта.
— Хорошо. Признаков грозы не замечали?
— Нет.
— А вы умеете их замечать?
— Ну! — Юрченко даже обиделся. — Бывает над хребтами гроза, там все небо краснеет от всполохов. Грома не слышно, а зарево как от пожара.
— Пойдем дальше. Вы на часы смотрите?
— Да. Только ближе к концу смены. Лишний раз глядеть — душу маять.
— Слышали какие-нибудь шумы?
— Нет, ничего особенного.
— А не особенного?
— Барсук шебутел. У него нора за пятым хранилищем. Мы его не трогаем.
— И все?
— Потом птицы всполошились. Тетерки.
— Почему вы считаете, что тетерки?
— Ну! — Голос солдата прозвучал обиженно. — Мы таежники. Я птиц и днем и ночью по лету определяю.
— Их могло что-то спугнуть?
— Запросто.
— Кто?
— Чаще всего лиса или рысь…
За пологом шатра послышался шум. Гуляев прислушался.
Посмотреть, чем занимается следственная группа, пришел начальник арсенала полковник Блинов. Он приблизился к ленте с красными полосами и собрался её перешагнуть. Часовой — явно не призывного возраста контрактник в камуфляже — остановил его окриком:
— Стой!
— Я начальник гарнизона. — Блинов произнес это, с трудом сдерживая злость: ему, офицеру с полковничьими звездами, приказывают стоять.
Блинов попытался перешагнуть ленточку ограждения.
— Стой! Стрелять буду!
Чертов караульный устав! Он не оставляет часовому даже выбора слов для нормального разговора.
— Позовите своего начальника.
Часовой достал свисток и подал сигнал. Минуты через две из-за развалин склада вышел прапорщик Лукин.
— Здравия желаю. Слушаю вас, товарищ полковник.
— Прапорщик! — Блинов играл голосом, как это делал, прорабатывая на совещаниях подчиненных. — Что это вы тут железный занавес устроили?
Лукин знал: спорить с офицером, который завелся, себе дороже.
— Так точно, товарищ полковник, занавес.
Блинов проявил понимание солдатского юмора и сказал:
— Тогда приподнимите край, я пройду.
— Не властен, товарищ полковник.
Блинов мог и психануть. Он умел это делать, когда собирался нагнать на подчиненных страху. Демонстрируя вспышку гнева, полковник внутри оставался спокойным и холодно наблюдал, на кого как действует проявление его эмоций. Обычно прапорщики — а их в подчинении Блинова находилось больше всего — втягивали головы, боясь встретиться глазами с бушующим командиром. Да и попробуй не забоись, если каждый, кто жил в гарнизоне, именно из рук полковника получал право на конуру в служебном доме и деньги на хлеб из казенной лавочки.
К страху и угодничеству, встречаясь с ними, человек привыкает быстро. Особенно если он по-военному прямолинеен и дубоват. Оттого среди полковников и генералов так много хамоватых и наглых в обращении с подчиненными. И на какую бы высоту ни поднял их случай, они все свое существо выражают в словах: «Смотрите у меня! Сначала вам будет больно, потом будете долго сидеть». Эта формула может изменяться, но суть её всегда остается в рамках сформулированной величайшим палачом России, сыном благословенной Грузии Лаврентием Берия: «Я вас всех сотру в лагерную пыль».
И все же наглость любого чина соизмеряется с его положением, хотя самые крутые обычно яростней всего топчут пол, харкают на стены, но опасаются плевать на потолок — себе же попадешь на голову.
Столкнувшись с сопротивлением прапорщика, Блинов изменил тон. Конфликтовать с проверяющими в армии не приучены: как ни мала козявка, укусить может больно.
— Молодец, прапорщик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14