— Я ожидала, Василий Иванович, что вы обидитесь на мои слова. Извините, если все же уязвила вас. — Она взглянула на часы. — Давайте о деле. Мне скоро надо уехать.Ручкин подробно, с четкостью милицейского протокола изложил события, о которых предлагал написать в газете.Кисляк слушала внимательно, ни разу не перебив рассказчика. Только когда он окончил, спросила:— Если это не Вадим Васильев, то кто же убийца? Вы его не назвали. Я понимаю, в умолчании вся прелесть детектива, но в конце повествования имя преступника должно быть названо.— Это Игорь Немцев. Сын губернатора. Сейчас он скрывается под девичьей фамилией матери и имеет паспорт на имя Игоря Мещерского.Кисляк твердым мужским жестом задушила сигарету, прижав ее к пепельнице. Поджала губы. Подумала.— Сволочь он, подонок! — Оценка прозвучала с предельной откровенностью. — Но, Василий Иванович, можете меня презирать, можете даже убить, только от предлагаемой публикации я вынуждена отказаться.Прямота ответа поразила Ручкина. Он понял: его надежда на прессу рухнула. Единственный человек, который мог поднять голос в защиту Вадима Васильева, открыто испугался предложенной ему роли разоблачителя.— Вы боитесь? — Ручкин хотел сказать «боитесь губернатора», но последнего слова не произнес. Оно и без того подразумевалось.— Боюсь, но это сложнее, чем вы подумали.— Что значит сложнее?— Это со стороны кажется, что пресса может все, потому что ей позволено поступать по своему усмотрению. Но нам-то собственные возможности известны лучше. Есть потолок, выше которого газете не разрешено прыгать. И мы не прыгаем. Сегодня, к примеру, главный дал команду втюхать фельетон о председателе правления общества глухих Смальце. Этот болван написал инструкцию для аппарата правления. В ней указал, что любая критика сотрудниками действий председателя — это нарушение трудовой дисциплины. Могу заверить, что наш сотрудник вволю попляшет вокруг этой глупости. Теперь учтите, если бы подобное распоряжение написал губернатор или наш любимый мэр, мы бы подобный факт в упор не заметили.— Однако вы даже президента страны щиплете за пятки. И ничего.— Вы слыхали, кто такой господин Сагитов?— Немного.— Так вот мы щиплем президента, как вы сказали, ровно в той мере, в какой им бывает недоволен господин Сагитов.— Он что, — Ручкин изумленно смотрел на Кисляк, — ваш начальник?! Вот не слыхал!— Он больше, чем начальник. Он наш хозяин. Мы все еще по привычке говорим: «наша газета». А на деле она его. И те, кто тут работают, живут его милостью.— Но вы же так смело бомбите коррупцию. Бьете всяческий криминал. Как же это можно, если над вами кто-то стоит?— Над нами, Василий Иванович, стояли и будут стоять всегда. Раньше — обком партии. Теперь хозяин. Уйдет один, найдется другой. Нас могут продать, закрыть, что угодно...— Неужели Сагитов читает все, что вы собираетесь дать в газете?— Нет, для этого есть главный редактор. Он один точно знает, что Сагитову угодно, что — нет.— А если все же попробовать?— Не имеет смысла. Идти на диких зверей с холостыми патронами — это не проявление смелости. Это — безрассудство. Если угодно — глупость.— Мы все же живем не в джунглях. Раскрывая глаза людям на правду, вы создаете общественное мнение. Ваши статьи как взрыв привлекают внимание общества. Будоражат его. Заставляют думать. Бороться...— Как звучат мои статьи я знаю наверное лучше вас. Это обычные хлопки. Так бывает, когда разбивают бумажный пакет, надутый воздухом. Все поворачивают головы и тут же отворачиваются: гром не из тучи...— И все равно народ о вас думает иначе.— Народ? Не надо, Василий Иванович! Не обманывайте себя. Народа нет. Есть люди. И каждый из них стоит сам за себя. Надо прижечь огнем сто задниц сразу, чтобы эти сто человек дружно заорали в один голос. Но когда прижигают зады в индивидуальном порядке — на зрелище все придут посмотреть: интересно.— Вы же четвертая власть!— Ой, ой! — Кисляк притворно охнула. — Я в вас окончательно разочаруюсь. О какой четвертой власти вы говорите? О прессе? Побойтесь бога! Мы сейчас как никогда только представители второй древнейшей профессии.Ручкин молчал.— Василий Иванович, — Кисляк положила свою руку на его. Ладонь у нее была теплая, мягкая. А сама она выглядела усталой, измученной женщиной. — По-моему, у нас получился прямой и откровенный разговор. Так? Потому скажу вам то, чего никогда не сказала бы никому другому. Для начала один вопрос. У вас были случаи, когда задержанного вами человека кто-то не разрешал наказывать?— Было и такое. — Ручкин угрюмо опустил голову. — Было.— Так вот, еще вчера главный редактор приказал не лезть в судебное дело Вадима Васильева. Все будет выглядеть так, будто ни человека, ни такого дела не существует вообще. Вы понимаете?— Что же делать? Неужели нельзя хоть как-то взорвать это молчание?— Холостым патроном? Не выйдет.— А гранатой?Она пожала плечами.— Гранатой? Это куда ни шло.
* * * Леонид Викторович Немцев никогда не встречался с уголовными делами, которые подлежали передаче в суд. Потому он с интересом положил перед собой пухлую папку и провел по ней рукой, словно стирал пыль. Обратил внимание на хороший кожаный переплет, на четкий каллиграфический почерк, которым были выведены реквизиты. Он даже не подумал, что дела, с которыми не связаны интересы высокого областного начальства, выглядят не столь благородно. И переплетены они в дешевенькие папки из тонкого грязно-серого полукартона, и почерки, которыми заполнены документы, чаще всего торопливые, небрежные, неудобочитаемые.Немцев открыл корочки, начал чтение. ПОСТАНОВЛЕНИЕо возбуждении уголовного дела и принятии его к производству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44