Всякое бывало. Куда больше не хватает офицерской чести тем, кто стреляется от безысходности и безденежья. Говорят в прошлом году в вооруженных силах покончили с собой пятьсот офицеров. Вот это — настоящий позор. В пистолете семь патронов. Если один в себя за то что не получил зарплаты и не имеешь квартиры, шесть остаются неиспользованными. Полтысячи офицеров оставили таким образом после себя три тысячи пуль. А они могли серьезно изменить ситуацию. Лично я бы использовал все…
— Как вас понять? — Телипай ненавязчиво вынуждал Мисюру открыть все карты сразу — так проще было бы выяснить, какими козырями тот располагает.
— Очень просто. Ты хоть раз за годы службы российской демократии задумывался над тем, сколько лет российский офицер живет нормальной человеческой жизнью? Так вот скажу, всего семь лет. Шесть из них пацаненком на иждивении папы с мамой, до того как поступит в школу и затем один год после увольнения в запас, когда ему выдадут выходное пособие. И ты хочешь, чтобы я защищал тех, кто мне создал такую жизнь? Нет, дорогой замповос, офицер в троллейбусе уже поглядывает на часы.
Телипай шевельнул кончиком носа, будто пытался уловить незнакомый запах.
— Что-то не понял.
— Поймешь.
Мисюра круто повернулся — через левое плечо, как винт, который сам себя выкручивал из доски, в которую его закрутили другие по самую шляпку. Потом бабахнул дверью так, что дрогнула тонкая стена. И вышел из штаба.
— Катитесь вы все! И подальше!
Он шел и чувствовал себя наконец-то по-настоящему свободным. От обязательств перед кем — либо, от службы, от денег, наконец. От всего…
Поминок в день похорон лейтенанта Баглая как таковых не было. Просто за одним столом собрались однополчане, для которых в тот день единственным светлым пятном в темном углу жизни, куда их затолкала судьба, была водка. Посиделки не походили на традиционное застолье с прощальными словами о безвременно ушедшем товарище. За столом собрались, бедолаги, зажатые единой бедой, из которой им виделся всего один выход — глухая пьянка. Почти все они прошли через горнило чеченской бойни и уже не верили ни в правительство, ни в бога, ни в черта. Они посмеивались над аллахом, у которого не хватило сил во славу ислама добить их на поле боя. Они здоровались, говоря друг другу «аллах акбар» и слышали в ответ от посвященных насмешливый отзыв: «воистину акбар!»
Эти люди, крещеные боем, уже догадывались, что бригада морской пехоты в ближайшее время обречена на кастрацию и они уже не живут, а доживают последние дни. Потому что их, офицеров, которых не положили в Чечне, доломает, добьет собственное начальство, крушащее армию точечными ударами из далекой Москвы.
Капитан Мисюра сидел в дальнем углу стола в одиночестве, держа рукой уже вторую наполовину устаканенную бутылку. Товарищи знали о его стычке с бело-сине-красным комиссаром и не докучали капитану ни сочувствием, ни выказыванием поддержки.
Только в конце вечера, когда иссякло все, что можно было выпить, и все стали поглядывать на выход, к Мисюре подошел лейтенант Крылов.
— Может пойдем, Олег Борисович? Нам по пути…
— Все, Крылов, пойдем. — Мисюра пьяно ухмыльнулся и трахнул кулаком по столу. — В военные игры я больше не играю. Когда собаку не кормят, она начинает давить хозяйских кур. Думаю, пришло время сорваться с цепи и пустить в ход зубы. Терпел, как дурак, — баста! Теперь начну кусаться.
Они двинулись домой вместе. Мисюра по дороге продолжал рассуждать.
— Знаешь, Крылов, пока тебя служба не замордовала, вылезай-ка из армейской шкуры. Пусть нынешние хозяева жизни походят без нас с голым, неприкрытым задом.
— В смысле?
— А тебе он не ясен? Могу растолковать. Со времен Петра Первого те, кто в стране владели богатствами, считались первыми защитниками государства. Если был дворянином — изволь служить в армии. У нас эту обязанность сбросили на неимущих. На нас, дураков. А я таким себя считать уже не хочу. Наелся. Ты слыхал, что однажды графу Шувалову сказал Ломоносов, которого пригласили во дворец потешить гостей ученостью?
— Не-ет, — честно признался Крылов.
— Он сказал так: «Не токмо у стола знатных господ дураком быть не хочу, ниже у самого господа бога». Вот и я о себе такого же мнения.
Крылов окончил военное училище всего три года назад, но уже года два не связывал будущее с надеждами на продолжение военной карьеры. Правда то, что на нее решил плюнуть ротный — вояка и строевик — его удивило.
— Как же будете жить?
— Пойду в киллеры.
Мисюра произнес эти слова с той долей иронии, которая заставляет сомневаться в истинности ответа.
— На вас мало похоже.
— Почему? Сперва я служил в армии по убеждениям. Когда попал в Чечню, понял — меня там заставляли стрелять за деньги. И стрелял, поскольку платили. Только удивлялся, как солдаты не понимают, что на их крови и смертях кто-то круто богатеет. Теперь вот думаю, почему государство может покупать мое умение стрелять, а продать его частнику я боюсь?
— Круто вы, Олег Борисович.
— Да уж как умею.
— Если вы всерьез, то могу порекомендовать на выгодное хорошее дело.
— Будет хороший куш — порекомендуй. Буду рад.
Мисюра бросил слова по инерции, не придав им серьезного значения. Мало ли что можно брякнуть под горячую руку да еще с крепкого бодуна?
Однако разговор имел продолжение.
Два дня спустя субботним утром на квартиру к Мисюре зашел Крылов. Понизив голос, сказал:
— Олег Борисович, с вами желает потолковать Барсов. Артем Сергеевич. Вы его знаете?
— Слыхал, но лично не знаком.
Барсов в Океанке был человеком известным.
— С чего вдруг я ему понадобился?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52