Ким Дык, поняв что покончить сразу с тремя русскими не удалось, покинул позицию и двинулся за офицером, который уполз с места боя в тяжелым мешком за плечами. Кореец понимал — именно он мг нести то злосчастное золото, ради которого и начались все неприятности. Если им овладеть, то половина греха, свалившегося на его плечи, может быть прощена и забыта.
Значит, оставалось догнать, перехватить, убить владельца металла и унести его груз с собой.
Боевой опыт Мисюры въелся в его плоть и кровь. В ситуации, в которую он попал, действовал продуманно и осторожно. Он не убегал. Не уносил ноги от опасности. Он отступал, продумывая каждый свой шаг. Отступал осторожно, готовый в любой момент вступить в бой, если этого потребует обстановка.
Именно спокойствие, осмотрительность и выдержка позволили Мисюре заметить преследователя.
Человека, которого он не видел, выдала птица, с треском и шумом вырвавшаяся из чахлого сосняка, росшего на болоте.
Найдя удобное место, Мисюра занял позицию и взял под прицел пространство, которое только что миновал. Внимательно огляделся.
По склону сопок лес рос неровный и редкий. Чахлые сосны отстояли далеко одна от другой. Все свободное пространство покрывал высокий мохнатый мох, в котором по щиколотку тонули ноги.
Лучи солнца, стоявшего за горой, этой стороны хребта не достигали и здесь царил призрачный полумрак. Повсюду лежали большие остроугольные камни. Откуда и когда их сюда прикатило можно было только гадать. Но произошло это судя по всему давно — грани каменных обломков покрывали серые пласты лишайников.
Ползком Мисюра преодолел с десяток метров, стараясь выбрать место, с которого можно было разглядеть позицию корейца. Тот ни разу ничем себя не проявил — ни шорохом движения, ни щелчком затвора, ни выстрелом.
Больше всего Мисюру беспокоило как бы противник не сменил позицию. А сделать это он мог совершенно бесшумно: мох не шелестел когда по нему ползли или шли, не колебался как трава. Если кореец оставил прежнее место и отошел в лес, дело заметно осложнялось.
Пуля чиркнула по камню с треском, как спичка по терке и отрикошетив цвинькнула, улетев в небо.
«Собака!, — подумал Мисюра, — откуда у него глушитель?»
Он тут же оттолкнулся руками и заполз за спасительную спину камня, который его только что спас.
Справа от хилой сосенки, за которой укрывался кореец, пронзительно затрещала сорока. И тут же ее поддержала вторая. Они скрипели как несмазанные петли дверей, на которых кто-то раскачивался.
Значит, все же сменил позицию, — понял Мисюра и стал пристально вглядываться в то место, над которым бесновались птицы.
Наконец, вглядевшись, он заметил как от серого камня к другому скользнула расплывчатая тень человека. Теперь все изменилось. Мисюра сразу перестал ощущать себя дичью. Он вновь стал охотником.
Он поудобнее улегся на мягком ложе и стал выжидать.
Кореец явно тянул время: он либо потерял Мисюру из виду, либо выжидал, когда тот подставится.
Наконец Мисюра заметил неясное движение теней слева от большого камня.
Автомат лежал на руке удобно, локоть, упиравшийся в моховую подложку, стоял прочно. Конечно, автомат не снайперская винтовка, но восемьдесят метров для «калаша» — дистанция милая.
Когда кореец шевельнулся еще раз, Мисюра выстрелил…
Кореец лежал за камнем на левом боку, уткнувшись лицом в мох и подмяв под себя автомат с длинным набалдашником глушителя. На камуфлированной куртке на лопатке проступало широкое темное пятно. Ткань на глазах напитывалась кровью, круг расширялся…
— Модори, — сказал Мисюра сокрушенно и покачал головой. — Дурак…
Он переночевал втиснувшись в узкую щель между двумя большими скальными глыбами, положив под голову мешок с добычей. Встал рано, едва посерело небо.
Уже с утра тайгу стала душить влажная липкая духота, и Мисюра понял, что теперь-то силы его оставят непременно. Третьи сутки не жрамши — не халам-балам. А ведь именно сегодня он намеревался выйти в места, с которыми кое-что связывал в своих планах.
Золото…
Нет другого предмета в мире, за которым бы люди так гнались, которого так искали, который от них так легко ускользал и умел хранить свою тайну в безликом, но привлекательном блеске.
Старателю, который нашел самородок, кажется порой, что он близок к счастью, хотя на самом деле он вдруг подходит к самому краю беды.
Ухарь, решивший разжиться чужой добычей, целится в лоб обладателю заветного холщового мешочка с сезонной добычей, надеется на то, что ему повезло, но час спустя он сам попадает под пулю более ловкого охотника за охотниками.
Однако бывает и так, что обидный промах, от которого у опытного стрелка злость на себя ложиться на зубы оскоминой, вдруг оказывается крайне удачным, поистине золотым…
Уже без малого неделю Мисюра брел по таёжной чащобе, ориентируясь только чутьем. Его все сильнее одолевала смертельная усталость. Он падал на землю, отлеживался, вставал и брел дальше, подгоняя себя только усилием воли.
Последний сухарь он размочил сутки назад и теперь питался только подножным кормом.
Больше всего Мисюра остерегался встреч с диким зверем, против которого у него не было никаких средств борьбы. Поэтому, сделав несколько шагов, он всякий раз задерживался, вглядывался в чащобу, чутко прислушивался.
Выбравшись на край оврага, с краями поросшими можжевельником, Мисюра затаился за толстой лесиной. Огляделся, примечая все, что находилось вокруг. Ничего подозрительного не заметил.
В чаще густо пахло прелью. На соснах янтарно маслянились потеки смолы. Гудели пучеглазые оводы.
Мисюра тяжело вздохнул, с усилием втягивая воздух, и вытер рукавом пот со лба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52