Мне ничего не надо. Я на окладе.— Договорились. Вам миллион. По шестьсот тысяч тем двум, которых вы назовете. Что касается вашей карьеры, в случае успеха или неудачи…Рыжов поднял ладонь, словно собирался удержать банкира.— Вот этого не надо.— Вы задира, — сказал Тарасов обиженно, — и действительно испортите себе карьеру. Рыжов громко усмехнулся.— Идти пятками назад поздно. Я давно себе все испортил.Рыжов не рисовался. Его репутация была основательно подмочена в самом начале карьеры. В кадрах Министерства внутренних дел об этом прекрасно помнили и постоянно учитывали. Две попытки выдвинуть Рыжова по линии милиции в областное управление деликатно утопили в резиновом клее аппаратной рутины.А начиналось у Рыжова все так хорошо: милицейская школа, три года практики, академия. До поступления в нее Рыжов успел отличиться. Однажды он возвращался из служебной командировки самолетом. Погода стояла знойная. Сильно парило. Перед отъездом на аэродром Рыжов снял жаркую милицейскую форму и переоделся в полотняные брюки и рубашку-безрукавку навыпуск. Пистолет заправил за пояс. В те времена на небольших аэродромах контроль оружия был налажен слабо.По воле случая место Рыжова оказалось позади здоровенного чуть лысоватого мужика с красными большими ушами и лиловым жирным загривком. Поначалу сосед внимания Рыжова не привлек: вел себя покладисто, по-домашнему. Едва уселся, раскрыл портфель, вытащил из него два яйца, огурец и добротный шмат колбасы. Все это умял быстро и аппетитно. Рыжов видел, как движутся его челюсти.Подкрепившись, мужик смял газетку со скорлупой и бросил ее на пол прямо на середину прохода. Это уже не понравилось Рыжову. Он не терпел неряшества, оно его раздражало. Однако вести себя как милиционер и делать кому-то замечания он не собирался: не хотелось заводиться. Если он начинал психовать, потом долго не мог прийти в себя, успокоиться.Хамство пассажира заметили многие. И возроптали. Грязныи газетный комок на ковровой дорожке выглядел хулиганством.Пришла стюардесса — молоденькая девчонка с рыжими косичками под форменной пилоткой. Пыталась что-то выговорить пассажиру, но тот остановил ее:— Заткнись, сука! Слушай, что буду говорить я! Рыжов видел, как лиловый загривок начал наливаться свежей краснотой и взмок от волнения. Голос пассажира, удивительно тонкий для такого крупного тела, звучал визгливо:— Это нападение! Угон! У меня на коленях бомба! Давай сюда пилота!— Я-я… — губы стюардессы тряслись» кровь отхлынула от лица. Она явно забыла все, чему ее учили на случай чрезвычайных ситуаций, и не могла сдвинуться с места.Тогда пассажир левой рукой толкнул ее в грудь, подгоняя. Правая его рука лежала на спинке переднего кресла. Увесистая коробка из-под ботинок «Скороход», которую он пристроил на коленях, на миг оказалась без догляда.Рыжов со всего маху ударил рукояткой пистолета в багровый затылок. Голова мужика дернулась вперед, и тогда Рыжов упер ему в голову ствол, щелкнул курком. Не повышая голоса, сказал прямо в ухо:— Руки! На переднюю спинку! Ну! Дернешься — стреляю!Он встал, перегнулся и взял коробку.Позже в ней обнаружили самодельную бомбу, изготовленную руками дилетанта и оттого особо опасную. Она могла рвануть от любого неосторожного движения.Рыжову в тот раз повезло.Зато ему совсем не везло в других ситуациях.Слушатель академии, отличник учебы, он старался как можно глубже не только влезть в тонкости криминалистики и виктимологии, но понять, разобраться в социальных корнях преступности. Между тем в жизни есть вещи, которые можно принимать только на веру, не пытаясь проникнуть трезвым взором в догматику. Это христианство, ислам, социализм, коммунизм. Тому, кто решит выяснять отношения догм и реальности, слишком трезвая голова не приносит ни счастья, ни радости.Обремененный здравым смыслом и совестью человек оказывается в тупике, из которого нет выхода. Он ясно видит разрыв между тем, что ему обещают попы и политики, и тем, что жизнь дает ему реально.В социалистической правоохранительной практике Рыжов разочаровался, едва познакомился с тем, как ее рассматривала теория. Нет, он разочаровался не в теории социализма, а именно в его практике. Он видел, как реальные житейские недостатки маскировались пропагандистской шумихой, истинная статистика искажалась в угоду догмам, а любая попытка добиться правды заглушалась громогласно, объявлялась ересью. Рыжов увидел это и не захотел играть в игру, правила которой требовали говорить не то, что видишь, а то, что желает видеть начальство.На семинаре, который в академии вел профессор, генерал Огородников, Рыжов высказал свою точку зрения на проблемы преступности. Тезис профессора, утверждавшего, что преступления при социализме возникают под влиянием капиталистического окружения и пережитков прошлого в сознании людей, Рыжов попытался опровергнуть.— Социализм даже в теории не предусматривает имущественного равенства, — сказал он с жаром. — А раз так, то почва для преступлений, для посягательств на чье-то имущество всегда остается. А разве не социализм породил такой вид правонарушений, как приписки в учете продукции?Спор как спор, тем более возник он на семинаре, где люди должны мыслить и учиться самостоятельно шевелить мозгами. Но в тот же день выяснилось, что профессор не зря был ко всему генералом. Его слова надлежало воспринимать не как материал для дискуссий, а как непреложную истину марксизма, как указание сверху, которое должно немедленно становиться убеждением.После занятий Рыжова вызвали в партком академии. Здесь его спор по вопросам теории расценили как провокационную выходку, идейную незрелость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144