Есть же там люди?
— Есть, но не стоит. Это ничего не даст, кроме неприятностей. Ты знаешь, до кого я однажды дошел в поисках законности? До самого Серого кардинала.
— До Суслова?
— Точно. И уже тогда понял — с системой покончено. Ее может спасти только чудо. Представь, вошел в кабинет. За столом сидит мумия. Этакий кощей с лицом худым, восковым, с глазами мутными, оловянными. А под носом, не поверишь, капля. Он должно быть к ней так привык, что не вытрет, не подшмыгнет. Разговор шел долго, и от каждого его слова я приходил в ужас. Ему говоришь транзистор, а он советует: вы его молотком, молотком… Внизу, пока я тащился вверх по ступенькам иерархии, на каждой стояли умные, толковые, но безликие, ничего не решающие люди. А решал все тот, кто над ними — избач…
— Не понял.
— Заведующий избой-читальней. Была такая должность в годы ликбеза. То есть в период ликвидации безграмотности. Вот он у нас все и решал.
— Но мы говорим: решает ЦК.
— Точно, говорим. Имея в виду систему. Но ЦК — огромная масса людей. От уборщиц до секретарей. Решают только последние. На секретариатах и Политбюро. Скопом, чтобы ни за что не отвечать поодиночке. А умные, которыми заполняют аппарат, сидят, не имея ни гласа, ни веса. Чем тише сидишь и ниже гнешься — тем больше шансов двинуться выше.
— И все же можно найти подходы. Неужели в ЦК нет человека, к которому можно прийти с нашими заботами и ему не будет до фонаря?
— Молоток! — сказал Коноплев. — Был у меня в Ташкенте приятель узбек. В трудные моменты он говорил. «У вас свой СиКа, у нас — свой СиКа».
— Это в Ташкенте. А в Москве?
— Я тебе сказал: здесь свой СиКа. Служил в нем мой старый друг. Мы росли в одной квартире. Умница парень. Моряк. Капитан первого ранга. Курировал флот. Теперь представь: на флоте ЧП. Что-то там взорвалось, раскололось и утонуло. Есть жертвы. Флотское начальство вызывают на ковер в инстанцию. В ЦК появляются главком — адмирал Горшков и член военного совета Гришанов. Конечно, заходят к моему корешу каперангу. Так, по пути. Знают — все бумаги готовит он. Заходят, постучав в двери. «Здравствуй, Рудик, — адмирал флота тянет руку и тут же спрашивает: — Не надоело тереть штаны об этот стул? Ты же моряк. На тебе ракушки дальних морей. Возвращайся к нам. Я для тебя давно место держу. Под широкой адмиральский погон, ты же здесь до скончания века в каперангах будешь сидеть». Вот и весь сказ. Один человек в нашем СиКа уже твердо знает: главкома ему не объехать, не обойти. Кто он? Инструктор. Аппаратный червь. Козявка. Кто такой главком? Фигура! Член ЦК и все такое прочее. Проявишь принципиальность — так сгинешь с потертыми портками в аппарате. А думаешь у заведующего отделом административных органов положение лучше? У того, кто должен был блюсти партийную дисциплину в армии и органах безопасности? Кого он курировал? КГБ? Это член Политбюро Андропов. Министерство обороны? Это член Политбюро Гречко. МВД? Это первый друг и собутыльник Брежнева — Щелоков. Чуть что у них ответ был простой: «Ах, оставьте ваши советы! Мы тут вчера с Леней на эту тему говорили. Он думает иначе, чем вы». А Леня — это Брежнев. И поди проверь, говорили с ним на эту тему или нет.
— Что же делать? Неужели нет выхода?
— Даже если тебя слопает черт, выход есть. Правда, только один. Я тебе советов давать не стану. Скажу только, как бы сам поступил в такой ситуации. Согласен? Кстати, что ты читаешь? — Коноплев кивнул на книжку карманного формата, которую Русаков принес с собой.
— Это? Взгляните. — Он протянул томик Коноплеву. Тот взял его в руки. С лакированной черной обложки на него в упор смотрел пожилой японец в военной форме с умными и в то же время злыми глазами. В руках он держал винтовку. По ней тисненый золотой фольгой лежал заголовок: «Курода — последний солдат империи».
— Не забываешь японский? — спросил Коноплев.
— Ээ, со дэс, Коноплев сэнсэй [Да, это так, господин Коноплев.] .
— Сорэ-ва урэсий дэс [Я рад. И о чем книга?] ?
— О простом солдате, который не знал, что правители заключили мир и без малого пятнадцать лет в одиночку держал фронт против американцев.
— Автор, конечно, над ним изгаляется?
— Нисколько. Он уважает солдатскую стойкость и верность присяге. Читаешь и видишь — умерла империя, но у нее остался верный солдат. Он не может отречься от того, чем жил и дышал всю жизнь. Для него лучше смерть, чем позор капитуляции. Убежденность не в том, что он прав. Она в том, считает ли он себя правым. Я вспоминаю Павла Первого. Заговорщики, прежде чем задушить его, предложили: «Подпиши отречение». Он ответил: «Умру, но императором». Николаю Второму на такое пороху не хватило. Он умер гражданином Романовым, хотя сегодня кое-кто пытается говорить «государь, государь». Такой глубокой верности долгу, как Павел, полон капрал Курода.
— У нас бы из него писатели сделали очередного Чонкина. Вдрызг осмеяли бы…
Коноплев наугад раскрыл книгу и начал вслух переводить с листа:
***
«Адмирал Старк гордится тем, что он WASP — белый, англо-сакс, протестант. Ко всему, слово читалось по-английски и как „оса“ — маленькое отчаянно жалящее насекомое, смелое и безрассудное. Весь остальной мир, все страны и народы Старк характеризовал одним словом — „фак“.
Русские — это медведи, япошки — макаки, мартышки. Итальяшки — макаронники, французишки — лягушатники. Даже немцы и те просто «фак джерри».
— Фак макаки! — рявкнул адмирал и стукнул кулаком по столу. — Мы потеряли вертолет. С этаким экипажем! Я сейчас подниму первое крыло и пущу сраный Кулатан ко дну! Фак макаки!
— Сэр, — старший помощник коммандор Вильсон аккуратно собрал цветные карандаши, рассыпавшиеся по столу после удара кулаком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20