А здесь вот совершенно незнакомая ему крепкая женщина, едва завидев его на улице, с визгом принялась созывать играющих во дворе детей и загонять их домой, а дети, тоже объятые ужасом, выглядывали из-за материнской юбки, ожидая, когда же начнется убийственная стрельба.
Что же это такое — неужели все они считают его людоедам, или как?
И при этой мысли он вздрогнул. Пусть уж лучше его боятся женщины и дети, но пусть только не презирают. Пусть он лучше останется таким, каким стал в глазах жителей города, чем превратится, скажем, в Бада Спрингера, который скрывается через черный ход, когда с фронта приближается опасность. Нет, все здесь предопределено судьбой! Самой судьбой! Он вернулся домой, чтобы вести совершенно мирный образ жизни, как всякий законопослушный гражданин. Но как сохранить покой и блюсти закон в этой смертоносной атмосфере всеобщего подозрения? Если каждая рука мысленно или тайком вздымается над ним с зажатым оружием, то разве не имеет права и он поднять собственную руку ради спасения жизни? В мрачном и непредсказуемом будущем было, однако, какое-то волшебство, неизъяснимо манившее к себе. Стычки не миновать, и кто знает, может, она произойдет еще сегодня, в крайнем случае — завтра. И тогда его опять объявят вне закона. А восстановив против себя закон, он сможет бороться несколько месяцев, может быть, всего лишь несколько дней, скрываясь и прячась, поливаемый дождем и палимый солнцем, одинокий несчастный человек, силы которого поддерживает только безумная страсть дикой борьбы за выживание, одинокий несчастный человек, восставший против соединенных сил всего общества. И, восстав против всех, преследуемый каждым в отдельности и всеми вместе, он наконец встретит смерть в бою!
Такие вот сильные, мрачные и возбуждающие мысли бродили в его сознании, и в такт им он ускорил шаги и остановился с поникшей головой. И не поднял он взгляда, пока не услышал совсем близко скрип несмазанных колес и грубое дребезжание огромной фуры. И поднял он взгляд в самое подходящее время, чтобы заметить появляющихся из-за поворота весело мотающих мордами лошадей, что свидетельствовало о легкой поклаже или о полном ее отсутствии.
Они тянули громадную пустую повозку, способную, видимо, без особого труда протащить по самой что ни на есть каменистой дороге груз весом тысяч в двадцать фунтов. Колеса с железными спицами были ростом с человека. В такую фуру можно было запрячь не менее семерки лошадей, а кучер помещался на высоко поднятом передке, управляясь с длиннющими вожжами и нахлестывая лошадок длинным кнутом. Но сейчас возница дико злился па сивого жеребца ростом не менее пяти футов в холке, который ну никак не хотел дружно тянуть вместе с другими конями. Он так и старался рвануть немного в сторону, обогнать своих взнузданных товарищей, а потом остановиться в одиночку на перекрестке и весело заржать. Но ничего не получалось. Он был впряжен в огромную повозку, которую кучер мог вдобавок затормозить, сбросив па огромное колесо железную штангу тормоза. Дружная работа смирившихся со своей судьбой лошадей, запряженных впереди и сбоку сивого, не давала ему выбиться из строя. И сейчас это гордое животное неистово боролось с судьбой, стараясь то оборвать постромки, то вытащить голову из хомута, то просто порвать на мелкие клочки всю сложную упряжь. Шкура его потемнела от пота и покрылась клочьями пены.
Кучер прямо с ума сходил от злости, но никак не мог прекратить шуточки сивого. Он поднялся на передке и замахнулся длинным кнутом. В руках любителя бесполезны и длинная рукоятка, и втрое сплетенные полоски сыромятной кожи, и кнут способен только беспомощно мотаться над головой такого кучера, не доставая до нарушителя конской дисциплины. Однако Тони Саматти не таковский был человек. Говорили, будто Тони может кнутом перешибить пополам слепня на кобыльей ляжке, не коснувшись даже шкуры. Конечно, это было, скорее всего, легкое преувеличение, но он умел обращаться со своим страшным оружием с таким искусством, что только так вспарывал кнутом шкуру своим врагам, почище чем острым ножом.
Вот и сейчас он размахивал кнутом молча, без ругани, в жуткой тишине, сжав челюсти, постреливая своей кожаной молнией и лишь слегка оглаживая ею других, послушных лошадок. Те лишь вздрагивали всей шкурой и прядали ушами, с тревогой ожидая, что следующий удар уж точно придется со всей силой по их бокам, и потому еще старательней налегали на упряжь. А Дюк, подняв свою красивую голову, подошел почти вплотную к приближающейся фуре, чтобы лучше рассмотреть строптивого копя.
Сначала он бросил на него лишь беглый взгляд. Действительно, он оказался прав: сивый был совершенно изможден, но продолжал сражаться с неукротимой энергией. Мало того, совершенно очевидно, что через десять минут он падет, но смерть его только порадует злобного черноволосого иностранца с кнутом в руках.
Собственно, этот конь был вообще не для упряжи. Без него остальным лошадкам было бы даже намного легче тянуть груз. Но что за конь! Подвижный, словно пантера, и поров у него не простой, дикий, сразу видно. Ноги у коня тонкие: не ошибешься, ноги скаковой лошади, а не бедолаги-ломовика. Голова маленькая, ноздри длинные, чуть ли не от верхней губы до самых глаз. Нет, как ни глянь — племенной конь! И как только попал он в этот здоровенный семерик?
Дюк поднял руку, и Тони Саматти немедленно натянул вожжи. Взвизгнул тормоз, и фура встала. Все лошади в упряжке стояли смирно, иногда только, вспомнив про бич, подергивали всей шкурой. Тони, оставив кнут, поспешно слез со своего высокого трона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61