— Вы хотите сказать, что он вел себя очень плохо с маленькой больной девочкой, какой вы тогда были?
— Нет, он не обижал меня. Он держался со мной как с собственной дочерью. Но во всем мире для него не существовало никого, кроме собственной личности. Я догадалась об этом уже в первые дни жизни в пещере.
Он начал с того, что позволил мне привести пещеру в порядок. Он говорил, что я уже достаточно велика, чтобы взяться за серьезную работу, и завалил меня самыми разными заданиями. Я научилась готовить, чинить одежду — словом, все, что было необходимо, чтобы сделать жизнь в пещере сносной. Конечно, я ненавидела эти занятия, как ненавидела и дядю Генри. Трижды я пыталась бежать оттуда, но каждый раз он ловил меня. В первый раз он сказал, что нехорошо бегать от него, потому что я могу погибнуть от холода и голода. Я ответила, что лучше уж погибнуть, чем гнуть на него спину. Поймав во второй раз, дядя Генри пообещал наказать меня, если я еще раз попробую сбежать. Ну, а в третий раз он привел меня в пещеру и избил плетью, до крови.
— Гнусный пес!
— С тех пор я больше не решалась нарушать его приказания, — продолжила рассказ Салли. — Я должна была быстро и беспрекословно выполнять все, чего он потребует. Он ни разу не повторял свои задания дважды. Если я забывала, он молча избивал меня. Он никогда не бил меня просто от злости. Наказание было для него чем-то естественным, он относился к нему как к совершенно обычному занятию. Окончив побои, он, как ни в чем не бывало, закуривал свою трубочку и как будто забывал о том, что только что происходило. Так он избивал меня до тех пор, пока я сама не вспоминала, что мне следовало сделать. Конечно, прошло совсем немного времени, и я послушно, автоматически выполняла любой приказ, не задумываясь. Каждое слово, им произнесенное, навечно врезалось в мою память.
Так и прошла первая зима. Это было самое тяжелое время в моей жизни, В самом деле, вряд ли кому выпадали на долю такие мучения, как мне. Каждый день я подвергалась побоям за то, что якобы не выполнила то или иное поручение. Каждую ночь истязания снились мне, не давая отдыха душе.
Когда наступила весна, жизнь моя несколько изменилась в лучшую сторону. Он показал мне выход из пещеры. Достал для меня коня и выезжал со мной на небольшие верховые прогулки по окрестностям, но не слишком далеко. Обычно это происходило на рассвете или в сумерки, когда нас никто не мог видеть.
Иногда он совсем хорошо относился ко мне. Достал где-то банджо и научил меня играть на нем. Я выучилась довольно быстро, хотя он сказал, что не может гарантировать качество моего музицирования. Он научил меня петь. Дядя Генри знал огромное количество старых песен и потребовал, чтобы я выучила их и пела ему по вечерам. Вы можете подумать, это были идиллические часы? Вовсе нет! Он ни разу не сказал, что ему нравится мое пение. Ни разу он не сказал мне, что у меня хороший голос, Я слышала от него только попреки и укоры, когда я делала что-нибудь не нравящееся ему. А свое недовольство он чаще всего выказывал с помощью плетки.
— Несчастная… — начал было Дюк, но голос его пропал от очередного приступа гнева и сострадания.
— Я прекрасно помню первые годы в пещере, — продолжила Салли. — Это было ужасное время. Потом-то я почти привыкла к дяде Генри. Я думаю, вряд ли кто на свете сумеет помешать бедной девушке быть хоть временами счастливой. У меня был конь, и я его любила. Потом у меня появилось банджо. Как только выдавалась свободная минутка, я играла сама для себя. Да и дядя Генри иногда приносил для меня из своих вылазок кое-какие вещи.
Уже в первый год я поняла, что он — изгой, человек вне закона, и что наверняка на его совести страшные преступления. Как-то раз он дал мне понять: если пещеру обнаружат, то те же люди, что стремятся убить его, покончат и со мной. Я задумалась над этим и пришла к выводу, что я ничуть не лучше дяди Генри, который ворует все эти вещи, потому что я их с удовольствием надеваю, пользуюсь добром, награбленным у честных людей. С тех пор он, принеся мне из очередного похода книгу или платье, внимательно наблюдал за мной, и, если подарок нравился мне, он с удовольствием рассказывал, сколько человек пришлось ему убить, чтобы овладеть именно этим предметом. Он расписывал ужасающие подробности: кто в кого и как стрелял, как в муках умирали его жертвы, и рассказывал до тех пор, пока мне не становилось дурно. После таких сцен он в очередной раз внушал мне, что, если нас обнаружат, со мной тоже покончат, не задумываясь ни на минуту. И я верила ему. И вот, когда мне исполнилось тринадцать лет — пять лет спустя после нашей первой встречи, — он дал мне маленький легкий револьвер двадцать второго калибра и научил стрелять.
— Разве он не боялся, что вы употребите оружие против него самого?
— Нет, вовсе нет. Он столько рассказывал мне о своих схватках и о тех людях, которых он отправил на тот свет, что я готова была сразиться с отрядом солдат, но только не с ним. И он знал об этом и продолжал учить меня обращаться с револьвером. Мне и самой нравилось стрелять. Патронов он не жалел. Пожалуй, наблюдение за моей стрельбой было единственным занятием, которое совершенно не утомляло его. Я могла часами без перерыва бить по мишени, а он сидел и покуривал свою трубку, внимательно следя за мной и подсказывая, когда я делала какие-то ошибки.
Прошло немного времени, и я научилась вполне сносно стрелять. И тогда он принялся обучать меня ходьбе и бегу по горам. Показывал, как следует напрягать пальцы ног, как бегать на цыпочках. Он постоянно внушал мне, что я должна вести себя как настоящий мужчина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61