— Очень холодными, — сказал Райннон.
Они дошли до пещеры. Солнце садилось. Долины постепенно окутывала тьма. Они стояли бесконечно выше, почти у самого пылающего неба. Пустыня тоже казалась горящей, но пламя было неярким, словно его закрывала дымка.
— Наверное, это было случайностью, — сказал шериф.
— Что?
— Та первая твоя неприятность. По моему, в Тусоне?
— Нет. Это не было случайностью. Мы с парнем с рудников затеяли в шутку бороться. Он разозлился, схватил камень и ударил меня по голове. Я его убил.
— Тебе надо было не скрываться от суда. За это тебе ничего не грозило.
— Я знал. Но понял, что не гожусь для жизни среди людей. Например, если кто-то тебя ударил, ты не имеешь права злиться. Однако это не про такого, как я!
Он вытянул руки и удивленно посмотрел на них, как будто они принадлежали другому человеку.
— Я становлюсь бешеным, — сказал Райннон. — Ничего не соображаю. Мозги словно заволакивает. Мне нельзя жить среди людей. Я понял это в тот день в Тусоне и уехал. Потом одно цеплялось за другое…
— Прошло семь лет, — сказал Каредек.
— Мне казалось, больше.
— Зимы здесь больно длинные, — сказал шериф.
— Скалы обмерзают и становятся сколькими, — сказал Райннон. — Черти что!
Они замолчали. Закат начал затухать, и вершины гор окрасились в мягкий розовый цвет. Земля под ними была абсолютно черной. Нет, не абсолютно. В эту черноту можно было смотреть.
Пауза тянулась долго, потом Райннон сказал:
— Меня очень беспокоят дети.
Шериф набил трубку и ждал.
— Однажды у меня появилась идея, — сказал преступник. — Захотелось спуститься и взять пару детей. Тех, у кого нет ни отца, ни матери. Взял бы себе мальчика и девочку и воспитал бы их тут как полагается. Но…
Он не закончил, и шериф пробормотал:
— Да, зимы суровые.
— Суровые, — сказал Райннон. — Да еще ветер. И покрытые льдом скалы.
— Ну, — сказал шериф, — я понимаю, о чем ты. Но тебе ведь нужны не дети.
— А что?
— Тебе нужна женщина, — сказал Каредек.
Он вспомнил, что не раскурил трубку. При свете спички он искоса взглянул на Райннона, но тот уставился в непроглядную тьму долин.
— Да, — сказал Райннон, — мне нужна женщина. — Затем добавил: — Я с женой! Смешно!
— Не понимаю, почему, — сказал шериф.
— Такой, как я — с женщиной. Смешно.
— Ты никогда не обидишь женщину, — сказал шериф.
— Разве? — спросил Райннон. — Не знаю. У меня мозги вроде как затуманиваются. Я тебе говорил?
— У тебя здесь свободная жизнь, — сказал шериф. — Когда ты что-то захочешь, можешь спуститься в долину и взять. А потом исчезнуть через «дыру в стене». У тебя это хорошо получается.
— У меня это хорошо получается, — сказал Райннон.
— Я, пожалуй, лягу спать, — сказал шериф.
— А я еще посижу. Звезды еще не появились.
Шериф остановился у входа в пещеру.
— Виноваты не зимы, ветер и замерзшие скалы, — сказал он. — Виноват ты. Беда в самом тебе, Эннен.
— Да, правда, — ответил Райннон. — Беда во мне, это верно!
Шериф вошел в пещеру, улегся на постель из ароматных сосновых веток и заснул.
Глава 4
Следующие день или два они делали вид, что не разговаривали о жизни вообще и о будущем Райннона в частности. Но затем как-то к вечеру над долиной разразилась гроза и загнала их в пещеру. Они не могли развести костер: порывы ветра наполнили бы их жилище удушливым дымом. Поэтому они закутались в просторные оленьи шкуры — Райннон освоил индейский способ выделки этих шкур.
Они сидели в глубокой тьме и курили, пока им не надоело.
— Внизу наверняка зажгли лампы, — сказал шериф.
— Мне надо забыть, что делают внизу, — ответил Эннен.
— Нет, — сказал шериф, — ты не прав.
Он обдумывал это несколько дней. В его голосе звучала уверенность.
— Меня там будут ждать с распростертыми объятиями, — сухо предположил Райннон. Они будут рады меня видеть.
Он рассмеялся, а шериф, прислушиваясь к его голосу, про себя удивился. Голос юноши звучит с хрипотцой, и только в зрелом возрасте голосовые связки развиваются полностью, и человек начинает говорить со звучной уверенностью. Таким был голос Райннона — густой, мягкий, говорящий о среднем возрасте.
— Ты видел свои объявления «Разыскивается», которые развесили повсюду?
— На них я похож скорее на медведя, чем ан человека, — сказал Райннон.
— Их рисовал Филипсон, художник. Он видел тебя, когда ты грабил «Оверденд».
— Художник? — презрительно фыркнул Райннон. — Он на меня работал.
— Тебя и без того достаточно хорошо знают, — сказал шериф.
— Конечно, знают, — согласился Райннон. — И нет нужды развешивать мои фотографии.
— Тебя знают по гриве волос, которая падает тебе на плечи, и по бороде. Знаешь, как некоторые тебя зовут?
— Знаю. Черная борода.
— Но допустим, старик, что ты пострижешь волосы и пройдешься бритвой по лицу?
В этот момент в склон горы с нечеловеческой яростью ударил ветер. В нем слышался крик лесов, неистовство рек, и гора задрожала под его гневным порывом. Несколько минут Райннон не мог перекричать его, поэтому у него было время обдумать ответ.
— Ну… — наконец сказал он.
Шериф, довольный, что его идея не встретила возражения, тут же продолжил:
— Видишь, в чем дело. Если бы я мог убрать шрам на щеке, я легко смог бы изменить внешность. Почему? Ну, допустим, кто-то захотел бы меня описать. Он сказал бы что-нибудь в таком духе: «Крупный мужчина со шрамом на лице. Как будто его оцарапал медведь». Вот так меня всегда описывают. А теперь предположим, что бы сумел избавиться от шрама. Тогда, если бы изменил голос и одежду, меня никто бы не узнал!
— Понимаю, что ты хочешь сказать, — задумчиво произнес его собеседник. — Не знаю…
— Или допустим, что ты увидел бы гору Лорел без леса на вершине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10