Вечно он талдычил, что пора, дескать, вытащить свои заявочные столбы и двинуть в Калифорнию. Но была у него в душе жилка упорства, и он всегда говорил: «Будь я проклят, если пущусь наутек только потому, что какой-то ранчер в большой шляпе этого хочет».
Эрни Райт, который занимал последний участок в верхней части долины, вдававшийся в земли, все еще используемые Флетчером, был, вероятно, самым слабым из всех. Не физически. Это был симпатичный здоровяк, до того смуглый, что поговаривали, будто в нем течет индейская кровь. Всегда распевал и рассказывал всякие забавные небылицы. Но только он вечно оказывался на охоте, когда надо было работать, а вспыльчивый характер заставлял его делать всякие глупости, не подумавши.
Но сегодня вечером он был такой же серьезный, как все остальные. Мистер Графтон сказал, что на этот раз Флетчер не шутит. Его контракт гарантировал закупку всего мяса, которое он сумеет поставить в ближайшие пять лет, и он был полон решимости использовать эту возможность до предела.
— Но что он может сделать? — сказал Фрэнк Торри. — Земля наша, пока мы на ней живем, а через три года мы получим ее в полную собственность. Некоторые из вас, ребята, уже подтвердили право собственности.
— Он не станет затевать настоящие неприятности, — подхватил Джеймс Льюис. — Флетчер никогда не был любителем стрелять. Говорить-то он мастак, но разговоры нам не повредят.
Кое-кто закивал. Но Джонсон и Шипстед, казалось, вовсе не были в этом уверены. Отец пока ничего не говорил, и они все выжидательно на него посматривали.
— Джим прав, — заметил он. — Флетчер не дает полной воли своим мальчикам. Пока что не дает, во всяком случае. Но никто не сказал, что он этого не сделает, если не останется другого выхода. Есть в нем такая жилка… Но до поры до времени он не станет по-настоящему зверствовать. Не думаю, чтобы он начал пригонять сюда новый скот раньше весны. Мне кажется, он попытается прищемить нам хвост этой осенью и зимой, чтобы поглядеть, не удастся ли нас отсюда выжить. И начнет, Скорее всего, с меня. Он всех нас не шибко жалует. Но я ему — словно кость в горле.
— Это правда. — Эд Хауэлз выразил невысказанное общее мнение, что отец — их предводитель. — И как, по-твоему, он за это возьмется?
— Я так думаю, — сказал отец, растягивая слова и улыбаясь чуть мрачновато, как будто у него был припрятан козырный туз в серьезной игре, — я так думаю что для начала он попытается убедить Шейна, что работать у меня — очень вредно для здоровья.
— Ты имеешь в виду, то, что он… — начал Эрни Райт.
— Да, — отрезал отец. — Я имею в виду то, что он сделал с молодым Морли.
Я поглядывал из дверей своей комнатки.
Я видел Шейна — он сидел в сторонке, спокойно слушая. Казалось, его ничуть не удивляет все это. Казалось, его ничуть не интересует, что случилось с молодым Морли. А я знал, что с ним случилось. Я видел Морли, когда он вернулся из города, весь в ссадинах и синяках, собрал свои вещички, проклял тот день, когда нанялся к отцу на работу, и уехал, не оглядываясь.
Но Шейн сидел там так спокойно, как будто то, что случилось с Морли, не имело к нему никакого отношения. Ему было совершенно безразлично, что там с ним случилось. И тогда я понял, почему. Потому что он не был Морли. Он был Шейн.
Отец правильно говорил. Каким-то странным образом все как один чувствовали, что сейчас Шейн — меченый человек. Будто клейменый. Всеобщее внимание было обращено на него, как на какой-то символ. Взяв его в дом, отец тем самым принял вызов, брошенный с большого ранчо за рекой. То, что произошло с Морли, было предостережением, и отец сознательно на него ответил. После летнего временного перемирия наступало новое обострение давней вражды.
Причины разногласий в нашей долине были очевидны, и со временем дело неизбежно дойдет до открытого столкновения. Если им удастся прогнать Шейна, в рядах гомстедеров появится брешь, это будет означать полное поражение, а не просто ущерб престижу и моральному состоянию человека. Это будет трещина в плотине, вода сможет просачиваться сквозь нее, постепенно размывать — и в конце концов хлынет потоком.
Любопытство одолевало городской люд еще больше, чем раньше, только теперь их интересовало уже не прошлое Шейна, а то, что он может сделать, если Флетчер затеет против него какую-нибудь каверзу. Когда я торопился в школу или из школы, горожане меня останавливали и приставали со всякими вопросами. Но я знал, что отцу не понравится, если я что-то буду говорить, и прикидывался, будто не понимаю, о чем это они толкуют. Зато сам я внимательно следил за Шейном и все удивлялся, как это может быть, что напряженность, медленно нарастающая в нашей долине, вся обращена против одного человека, а ему это вроде как совершенно безразлично.
Потому что он ведь, конечно, все видел. Он никогда ничего не пропускал. И все же он занимался своей работой как обычно, часто улыбался мне, во время еды добродушно шутил с матерью в своей любезной манере, по-прежнему дружелюбно спорил с отцом о планах на следующий год…
Но пока что ничего не происходило. Разве что в последнее время внезапно и бурно оживилась возня за рекой. Просто удивительно, как часто теперь флетчеровские ковбои находили себе работу прямо напротив нашей фермы.
Однажды во второй половине дня, когда мы убирали второй — и последний — укос сена, на большом клещевом захвате, который мы использовали, чтобы поднимать сено на сеновал, отломилась одна вилка.
— Придется ехать в город, в кузницу, чтобы приварить, — недовольно сказал отец и начал запрягать лошадей.
Шейн посмотрел за реку, где какой-то ковбой лениво катался взад-вперед возле небольшого стада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45