– Зачем бы ему идти туда?– А бог его знает! – тяжело вздохнула мать.Прошел еще час, раньше чем Василий – Гохберг вошел во двор вдовы Сегеды. На пороге он чуть не столкнулся с Марфой Ефимовной. Та на ходу завязывала платок. Взглядом поискал сочувствия в глазах старой. Но она и не посмотрела на него. Через плетень он увидел, как мать присела на трухлявые вербы, лежавшие под вишнями.Тяжело вздохнул Роберт и побрел в сени, будто напиться.Орися тут как тут – зачерпнула кружкой воды из бочонка и подала ему.– Тебе тяжело? Я тоже переволновалась. Почему молчишь?Он жадно пил холодную чистую воду и напряженно думал. Итак, надо играть определенную роль. Может, изобразить перед фашистами ухажера за хорошенькими девушками?.. Молодость. Беззаботная пора. Ведь настоящий-то Роберт теперь, наверно, искал бы такой легкой жизни, пошел же он не на фронт, а на курсы, которые готовили наймитов для харихов. А как он приставал к Орисе…– А, Орися? – спросил он, ставя кружку на скамью.– Ты о чем?– Да все о том же… Беспокоюсь, как мне жить дальше.– Попал в волчью стаю, и вой по-волчьи, иначе они тебя скоро раскусят, – встравоженно ответила девушка.– И я так думаю. Надо выть…– Садись, Роберт ты несчастный, – недовольно произнесла Орися, проходя в горницу и указав на стул из гнутой лозы. – Зачем ходил к Омельке?– Надо поначалу полицаев и старосту посетить. Я должен их знать как облупленных.– Их и так все знают. Староста человек ничего. А Омелько и Данько, как мать говорит, не приведи господи… Чего ты шаришь глазами по стенам?..– Давно не был в такой нарядной и уютной избе.Его взгляд радовали и вышитые полотенца с цветами и петухами, и ковер над железной кроватью с белыми блестящими шариками. На полотне расшиты большие красные маки; слева стоит девушка, против нее парень, а вверху летят птицы. Василий усмехнулся.– Это ты вышивала?– Еще в сорок первом, когда кровать купили. Плохо?– Да нет, ничего…Стены были густо увешаны фотографиями в рамках всевозможных размеров. Карточки висели и по одной, и группами, словно на витрине у фотографа. Орися показала Василию своих братьев – Степана и Петра. Степан на Ленинградском фронте, а от Петра успели получить письмо за те две недели, когда тут были советские войска. Орися показала и письмо.– Полевая почта нашего Воронежского фронта! – обрадовался Василий. – Орися… – нерешительно начал он погодя.– Что?– Ты говорила, чтобы я выл по-волчьи… Так надо… Я надумал вот что: буду изображать из себя легкомысленного, беззаботного сынка колониста, которому отец с матерью постоянно втемяшивали в голову: когда придут арийиы, он-де станет властителем над нашими людьми. Ты видела, какой это был тип? А таких, как он, немало. С таких и спросу меньше. За ними не так следят гестаповцы… Надо, чтобы ты была…Глаза у нее стали большими, гневными.– Была моей возлюбленной… Я люблю тебя и буду любить да самой смерти… Но перед людьми, перед комендантом надо… Тогда за тобой перестанут охотиться, чтобы увезти в Германию… – говорил он, волнуясь.– Лучше я в Вороклу брошусь, а такай не буду! Нет! – выкрикнула девушка. – А про людей ты подумал? Что Галя, Катя, Марина, все наши девушки что скажут, когда увидят меня с переводчиком коменданта? Что? Молчишь? – И она заплакала горькими слезами.Что ответить Орисе? Как утешить? Рискуя жизнью, она не побоялась прятать Василия на погребне, не страшилась пойти с ним в лес за радиостанцией, а теперь боится… своих людей, а не врагов, не фашистов. «Что окажут девушки?» Известно что. Скажут: «Орися таскается с немцем». А женщины будут обзывать оскорбительными словами ее, такую чистую.Василий мучительно тер виски, закрыл глаза.– Успокойся. Наступит время, и ты уйдешь к партизанам, к Ворскле. Пойми, с твоей погребни мы будем передавать нашим братьям за Белгородом, какими путями им идти, чтобы меньше крови проливалось, крови наших людей. Мы обязаны! – шептал он. – На нас с тобой надеется сам командующий фронтом!..Орися молча вытирала слезы.– Если ты меня любишь, то ради любви нашей…– И откуда ты взялся на мою несчастную голову!И опять тихо. Орисе представлялось, что с фотографий на нее глядели живые глаза братьев и взгляды у них были укоризненные: «Надо помочь ему, Орися! И любить его надо. Он же тебя любит».«Так… Так… Так…» – словно подтвсрдили дорогие сердцу слова и стенные часы, отстукивая новые секунды в их невероятно сложной и опасной жизни.– А люди?.. Что скажут люди?..
И побежала жизнь разведчика двумя потоками: одна – Робертова – в комендатуре с врагами, другая – Василева – в Орисиной хате.Работы у коменданта хватало. Немецкие власти временно прекратили мобилизацию молодежи в Германию. Но все физически здоровые люди из сел и городов обязаны были выходить на оборонные работы. Под усиленным конвоем, как арестантов, гнали фашисты крестьян, служащих и рабочих бездействующих сахарных и винокуренных заводов в степь. Там, под присмотром войсковых инженеров, люди копали противотанковые рвы и траншеи, совместно с солдатами сооружали у шоссейных дорог дзоты. Возле школ и заводов, в парках и рощах, которые так любовно оберегались в мирное время, теперь стучали топоры; словно змеи, шипели пилы. Фашисты безжалостно уничтожали столь драгоценный для степных районов Украины и Курщины лес. Тысячи дубов и тополей, едва выкинувших свежий лист, погибали в эти солнечные, весенние дни. За их стволами во время боев с советскими войсками будут прятаться немецкие пехотинцы и артиллеристы.На служащих комендатуры возложили ответственность перед военным командованием за выход местных жителей на работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31