А потом залегли лицом к Стрельне и давай стрелять по нашим. Тогда Толя отполз немного, а потом побежал. Получалось, что враг находится не более чем в двух километрах.
— Ладно, Толя, беги дальше, — сказал Шведов. — По кювету беги, пригнись. Не высовывайся.
Я тоже дал Толе наставление:
— Дойдёшь до трамвайной остановки, увидишь — убитые лежат. Не пугайся. Проползи мимо этой площадки полем, ближе к заливу. А там опять вернись в кювет. Понял?
— Понял, дяденька.
Я положил нарезанные куски сала между двумя ломтями хлеба, завернул бутерброд в бумагу и сунул Толе в карман.
Мальчик ушёл.
— Пойду в разведку, — сказал Андрей. — Проскочить нам не удалось. Принесём своим хотя бы разведданные об этих немцах. А ты сиди тут, Саня. Посматривай по сторонам, чтобы фрицы неожиданно на тебя не вышли. Это дело теперь вполне возможное.
— А если я их увижу, что тогда?
— То есть как «что тогда»? Тогда бей! Винтовка у тебя есть. Патроны есть. На вот тебе ещё и гранату. Если близко подойдут, подорвёшь себя и их заодно. Дело нехитрое. Сумеешь?
— Сумею, — сказал я невесёлым голосом. — Кольцо надо выдернуть, и все.
— Вот-вот, — подтвердил Шведов. — Кольцо выдернешь, и все…
Шведов двинулся по кювету и скоро исчез из виду. Я остался один. Мысль о том, что Андрея теперь нет рядом и что я должен действовать самостоятельно, заставила меня внутренне собраться, как говорят в армии — подтянуться. Я проверил затвор винтовки, расстегнул подсумки, пересчитал обоймы. Восемь штук. Вспомнились слова Шведова, что моя винтовка боится песка. Я вынул полотенце и расстелил его на дне кювета. На него я собирался класть пустые обоймы для перезарядки новыми патронами. Граната в порядке. А как пистолет, взведён? Я вынул его из кармана тужурки, осторожно оттянул казённик, патрон выехал из ствола. Я взвёл его обратно и положил пистолет перед собой на полотенце. Лучше его без надобности не трогать. А в случае чего, дёшево я свою жизнь не отдам. Был же я героем тысячи раз, читая книги, глядя на киноэкран… Нет, ничего, ничего. Не струшу. Жаль будет, если Андрей не увидит, как достойно буду я умирать. Может быть, и увидит… Я буду лежать на шоссе, возле кювета, а вокруг меня веером — убитые фашисты. Сколько? Ну, уж не меньше десятка, при моем-то вооружении!
Я посмотрел на часы. Точное время по ним определить было нельзя. Минутная стрелка соскочила с оси и лежала поперёк циферблата. Это с ней случалось часто. Часы у меня на руке старые. Мама купила их по дешёвке в комиссионном магазине в день моего поступления в университет. Я по общей моде переделал их на ручные. Все студенты носили ручные часы, переделанные из карманных. Настоящие ручные часы были большой редкостью, как правило, прямоугольные, в золотом корпусе и только заграничные. «Павел Бурэ», например. Всех, кто имел такие часы, я считал жуликами.
Ходили мои часы неплохо. По положению часовой стрелки я определил, что дело идёт к трём. Бой впереди все разгорался. Меня начало охватывать беспокойство за Андрея. Скорее бы он вернулся. А вдруг он не вернётся? Вдруг гитлеровцы обнаружат его и убьют?! Он ведь совсем один. Нет уж, не так это просто — убить такого человека, как Шведов! А что, если Андрей найдёт лазейку в расположении немцев и проберётся или пробьётся к нашим в Стрельну, оставив меня здесь? На что я ему нужен, в конце концов? Нет, и этого тоже не может быть. Шведов не такой человек, чтобы бросить товарища.
Так я уговаривал себя снова и снова. С каждой минутой мне становилось все страшнее. Раньше я думал, что страшно бывает только в темноте. А сейчас мне страшно оттого, что так светло, что так ярко светит солнце. А впрочем, страшно даже не от этого, а оттого, что я один. Вот вернётся Андрей, и все сразу снова будет хорошо. Скорее бы!
Но само собой, я не только ждал. Я вёл наблюдение. Осторожно, стараясь как можно меньше показываться из кювета, я оборудовал на его кромке небольшой пригорок из дёрна, камушков и листьев. Он скрывал мою каску, когда я приподнимал голову, чтобы смотреть влево, в сторону небольшого редкого леска, находившегося от меня метрах в двухстах. Именно оттуда, думал я, могут появиться немцы. Смотрел я в ту сторону почти неотрывно, хотя именно туда смотреть было как-то неприятно. Другое дело, когда оглянешься на Кронштадт или тем более на Ленинград. Исаакиевский собор виден еле-еле. Купол его не золотой, каким был всегда, а серый, почти слитый с дымкой, покрывающей город. Там, далеко отсюда и совсем недалеко от собора, — мама. Фашисты, которые сидят под Лиговом и под Пулковом, ближе к нашему дому, чем я… Неужели все это происходит в самом деле?
Но вот и Андрей. Я увидел его, когда он сполз в кювет невдалеке от меня.
— Ну что, Саня, натерпелся страху один-то? — спросил он.
— Да нет, с чего бы. Тихо. Светло. Солнышко светит.
— Собирайся, пошли.
— Куда?
— Назад пойдём. В Стрельну не пройти. По крайней мере, днём… Гитлеровцев пока не больше батальона. Артиллерии нет совсем. Танков тоже. Значит, будут наращивать силы. Надо передать эти данные командованию. Если из нас ты один уцелеешь, все так и передай, как я тебе сказал. Понял?
— Понял. Только я уверен, что вы, Андрей…
— Ладно. Без антимоний. Война есть война… Вперёд.
И мы пошли назад.
Шли опять по кювету, низко пригнувшись. Шведов впереди, я за ним. Перед изгибом дороги, за которым терялась видимость, Андрей лёг на дно кювета и знаком приказал лечь мне. До поворота мы ползли по-пластунски. Осторожность Андрея на этот раз показалась мне излишней. Мы ведь недавно спокойно прошли по этой самой дороге.
За изгибом дороги ничего не обнаружилось. Ни живой души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81