!
Бегу к Нюрке. Гляжу — не лежит она, а сидит. Спиной к кусту прислонилась. Левую руку на груди держит и правой её прикрывает. Улыбается мне, будто в чем-то виновата.
— Вставай, — говорю, — Нюра, скоренько. Отчаливать отсюда надо.
А она сидит, не двигается.
— Нюра! Что ты! Что это с тобой, Нюра?!
— Прощай, Паша. Если что не так было…
Тут заметил я, что платье у неё под рукавами потемнело.
Закинул я карабин за спину, нагнулся, чтобы осторожно с земли её поднять.
— Как же это случилось? Как же это ты так, Нюра…
— По тебе он начал стрелять, Паша. Ну, поднялась я…
Схватил я Нюрку на руки и побежал. По полянам бегу. Через кусты проламываюсь. Бегу, спотыкаюсь. Все приговариваю:
— Нюра, потерпи. Нюра, не умирай! В деревне Ульянка наш медсанбат стоит, вёрст семь всего отсюда. Домчу тебя быстро. Не умирай, Нюра! Вместе ведь нам с тобой быть надо.
Молчит Нюрка, улыбается. Один только раз на моё «потерпи» ответила: «Не больно мне теперь, Паша. Остывает уже пуля. Сперва очень жгла. А теперь уже остывает».
Я все бежал и бежал. Фрицы, видно, своих убитых обнаружили, но в заросли не пошли. Стали мины кидать по площади. Мне не до мин этих было…
Когда умерла Нюрка, я не заметил. Тяжесть вдруг почувствовал. Остановился. Глянул на её лицо и увидел: нет больше Нюрки. Поднял я её над собой, как тогда, когда с грузовика её снимал. Зажмурил глаза. Волосы её на лицо мне свесились, щекочут… И будто живая Нюрка…
— Нюрочка, — шепчу, — Нюра… Побыла бы ты ещё живой.
Не слышит. Руки и ноги у неё повисли, качаются. Мёртвая она вся.
Отнёс я её к большому дереву. Положил между корнями. Вынул из-под фланелевки бескозырку, лицо ей накрыл. Наломал веток, временную могилку над Нюркой сделал. Тут и вспомнил, что у Андрея лопатка сапёрная есть. Пошёл вас искать. Вот так на ваш бой и вышел…
Когда моряк замолчал, из моей груди готовы были вырваться слова самой искренней боли и жалости. Но так и не вырвались… Сказались совсем другие — пустые и глупые:
— Обидно все-таки подставить грудь под пулю какого-то повара…
— А вот Нюрка об этом не задумывалась, — оборвал меня Андрей. — Ты, Павел, — продолжал он, — на том дереве, над могилкой, обязательно вырежи: «Погибла в бою». У нас вот винтовки, гранаты. А у Нюрки у этой ничего не было… Кроме сердца.
— А фамилию-то я у неё так и не успел спросить. Не знаю я её фамилии, — вздохнул Кратов.
— Доберёшься до Стрельны — разыщи Нюркиных стариков, — посоветовал Шведов. — По имени и по приметам укажут тебе их дом.
— Тоже верно. Ну, братва, пошёл я.
Кратов поднялся.
— Лопатку могу взять?
— Бери, конечно. — Шведов протянул Кратову лопатку в зеленом брезентовом футляре.
Моряк разомкнул пряжку, надел лопатку на ремень, вскинул на плечо карабин и поднял трофейный автомат.
— Ну, прощевайте.
— Может быть, и встретимся когда-нибудь, — сказал я, пожимая руку Кратова.
— Чего не бывает, — глухо отозвался он.
Некоторое время мы смотрели ему вслед. Моряк шёл в сторону залива не то пригнувшись, не то ссутулившись. Иногда останавливался и вслушивался, но ни разу не обернулся. Потом исчез в кустах.
— Пойдём и мы, — сказал Андрей. — Надевай ранец.
Мы сложили трофеи в плащ-палатку. Получилась солидная ноша: ручной пулемёт, карабин, штук шесть автоматов-шмайссеров и целая куча магазинов с патронами.
Шведов встал впереди. Я ухватил плащ-палатку сзади.
— Когда устанешь, скажешь, — бросил мне Андрей. — Переменимся тогда местами.
Мы шли по той же дороге, мимо тех же трамваев. Несколько раз менялись местами. Рукам становилось легче при перемене положения.
Шведов торопился. Он считал, что наши, вернее сказать, его данные о противнике могут быть полезными и что надо как можно скорее довести их до сведения командования.
Шум боя слышался теперь справа от нас и становился с каждым шагом все грознее.
Андрей что-то говорил по дороге, но было плохо слышно. Он шёл в этот момент впереди и не поворачивал головы. Да и думал я о другом. Из головы не выходили события, которые пришлось пережить за этот день. Мысли прыгали и перемешивались. Я вспоминал наш бой возле трамвая. Теперь, когда пули свистели только в моей памяти, становилось страшно, страшнее, чем было тогда. Вспоминалась Нюрка. Живая, весёлая. Мёртвой я её, слава богу, не видел.
Вспоминался я мой разговор с капитаном Хольцманом. Происходившее казалось мне теперь сумбурным сном, который вот-вот оборвётся и уступит место действительности.
Так оно и получилось.
Мы вышли к тому месту, где лежали убитые женщины и Сечкин.
Я воспользовался тем, что шёл сзади, держась за плащ-палатку, и плотно зажмурил глаза. Я шагал, как слепой за поводырём. Открыл я глаза, лишь когда гудение бесчисленных мух стало затихать позади.
Мы прошли дальше немногим более километра. Неожиданно впереди из-за кустов раздался окрик:
— Стой! Кто идёт?
Шведов остановился и тотчас отпустил углы плащ-палатки. Я не успел этого сделать, и наши трофеи с лязгом вывалились на землю.
— Свои, — ответил Шведов, сдёргивая с шеи автомат.
— Стой! Стрелять буду! Пароль!
— Какой ещё пароль! Здесь дорога, — возразил Андрей. — Ты кто такой вообще?
— Я часовой.
— «Часовой»! — усмехнулся Андрей. — Объект охраны — куст. Оборону надо занимать, окапываться, а не кусты охранять.
— Не учи учёного.
Раздался выстрел в воздух.
Из небольшой дачки, расположенной в парке справа от дороги, выскочили четыре красноармейца во главе с сержантом. Когда они приблизились, часовой вышел из-за куста и доложил сержанту:
— Товарищ Карнач! Мною задержаны два военных служащих, направляющихся со стороны фронта в сторону тыла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81