Даже если бы я обошел весь город, не нашел бы в нем человека, которому можно сказать: «А помнишь?..» Впрочем... одно имя я знал: Эрих Бауэр. Коммунист, рабочий на заводе «Заксенверк». Друг Анни. Наверно, он давно за решеткой, если не погиб где-нибудь на Восточном фронте.
И все-таки в этом городе должны быть еще такие люди, как Бауэр. Но как их найти? И сколько у меня времени?
После того как Готфрид внезапно обрушил на меня сообщение об аресте Лемпа, мы больше не возвращались к этой теме. Я считал, что могу «забыть» о пьяном разговоре. Готфрид через два дня выписался, взяв с меня клятвенное обещание позвонить ему в Дрездене, когда приеду за назначением.
В конце октября я приехал на автобусе в Дрезден и явился в военную комендатуру. Дежурный помощник коменданта долго вертел круглый шкаф со множеством ящичков. Выяснилось, что моих документов здесь нет. Мне выдали жалованье за месяц, продовольственные карточки, ордер на комнату в отеле и предложили подождать несколько дней.
Звонить или не звонить Готфриду? Если ведется негласная слежка, эта встреча ничего не испортит. Я не чувствовал себя загнанным зайцем, прижавшим уши в ожидании выстрела. Когда уйти от опасности невозможно, надо идти ей навстречу.
Белая монетка скрылась в щелке уличного телефона. Готфрида не было. Попросили позвонить через два часа.
Возвращайся в отель не хотелось. Лучше побродить по городу. Может быть, обнаружится мой «хвост»? Я пошел в Земперовскую галерею. Имею же я право посмотреть сокровища искусства, накопленные и награбленные саксонскими курфюрстами?!
Музей был закрыт. Шуцман рассказал, что картины вывезены, так как на город уже налетали «томми».
Хронометр показывал шестнадцать часов. Немецкое время!.. И у нас, в Южнобугске и в Киеве, тоже немецкое время, а вот в Новороссийске, где мне полагалось быть, время уже советское!
Скромно одетые дрезденцы спешили мимо, сгибаясь под дождем. В зеркально-черном асфальте отражались машины и пешеходы. Я вышел на центральную площадь — Альтмаркт. Здесь народу было побольше. Сжавшись под карнизами зданий, люди часами выстаивали в очередях у продовольственных магазинов. Конечно, это не тот голод, что принесла Германия в другие страны, но и в Германии не жирно. И молодых мужчин мало. Много только пестрых плакатов и воззваний — на стенах домов, на тумбах, на фонарных столбах. Даже у входа в Земперовскую галерею я видел остановившиеся глаза фюрера и его слипшуюся челку.
Под холодным дождем, загаженный этими плакатами, город все-таки был прекрасен, и я вовсе не хотел, чтобы «томми» разбомбили его. Может быть, потому, что Анни любит этот город? «...Фашизм — это болезнь, — говорила она, — а разве близкого человека любят меньше оттого, что он болен?»
Как странно все получается! Анни жила здесь, ходила по этой самой Прагерштрассе, а я находился на другой планете. Военные дороги привели меня в родной город, и я вспомнил, что она жила там, ходила по моим улицам, похожим на зеленые туннели. И вот я — на ее родине. Но сейчас на другой планете — она.
Я снова позвонил Готфриду. Мы встретились на Мюнхенерплац. Выскочив из кремовой машины, он так бурно приветствовал меня, будто мы просидели десять лет на одной школьной парте.
Я рассказал о разговоре в комендатуре.
— Великолепно! — воскликнул он. — Пока они будут там возиться с бумажками, ты посмотришь Дрезден.
Он непременно хотел сам показать мне город. Пришлось сесть в машину. Часа два мы колесили по центру. Как заправский гид, Готфрид расхваливал здание магистратуры, увенчанное статуей Геракла, Японский дворец и средневековую кордегардию.
Мы пообедали в кафе «Прага» на Альтмаркте. Я вытащил свои продовольственные карточки. Готфрид запротестовал:
— Нет, нет. Карточки не нужны. Я угощаю, и не спорь!
Он заплатил официанту и тут же вернул мне долг:
— Ты крепко тогда выручил меня, Макс!
В программе Готфрида была еще встреча с девушками:
— Все — по классу «люкс».
Я отказался, сославшись на то, что еще не вполне здоров.
Через два дня мы встретились снова.
— Как дела в комендатуре?
— Все то же. Видно, мне сидеть тут до конца войны.
— Ты думаешь, нас так скоро разобьют? — спросил Готфрид.
— Если офицеры будут околачиваться в тылу, а не воевать.
Я снова поймал его внимательный взгляд.
— Можно воевать и в тылу. Иногда это довольно опасно...
Что это? Намек? Угроза? Скрытое предложение? Попытка переманить разведчика, но какого — английского или советского?
По своей привычке он тут же оборвал острый разговор, словно показал и спрятал отточенное лезвие:
— Ты должен посмотреть музей «Грюнес Гевёльбе»! В этом музее действительно было много интересного.
Готфрид подвел меня к одной из витрин. Там хранился золотой кофейный прибор тончайшей работы. Он возвышался на инкрустированной, украшенной статуэтками подставке, как маленький храм.
— Ну, что ты скажешь?
— Готфрид, это изумительно! Работа большого художника.
— А ты посмотри, кто этот художник: И. М. Динглингер — мой предок! Теперь понимаешь, откуда у меня тяга к искусству?
Предки Готфрида Динглингера меня не интересовали. В зале было пусто. Только старик смотритель в синем мундирчике дремал на стуле в углу.
— Вероятно, ты не меньший художник в своем деле, — сказал я. — Чего тебе от меня нужно?
Он рассмеялся:
— Если бы ты был девушкой, я понял бы твои опасения.
На следующий день Готфрид повез меня не в музей, а в бассейн. Мы прыгали с вышки, стреляли в тире из пистолета. Готфрид стрелял великолепно, Я тоже, кажется, не опозорился. Но к чему эти экзамены? Вероятно, закончив проверку на благонадежность, перешли к проверке моей пригодности для какого-то дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142