День за днем наблюдали за старыми явочными квартирами. Точильщик услышал, как я спросил на одной из них пани Карпецкую. К счастью, ему удалось перехватить меня на Пушкинской.
«Полицай» Будяк, мой тезка Чижик, точильщик, лавочница Софранская, несколько рабочих с мехзавода — вот вся группа Терентьича. За каждого он ручается головой. Меня знает только толстячок с Пушкинской улицы. Это некий Гуменюк. Фашисты привезли его из Западной Украины. Служит на почте, а по совместительству в охранной полиции. Его придется убрать, но не сейчас. Первым делом надо легализоваться и восстановить связь. Нельзя ждать два месяца, пока полковник Веденеев пришлет мне связного. И самое главное, обнаружить подводный риф — причину провалов.

4
Бывший мой учитель немецкого языка охотно согласился принять меня в качестве квартиранта. Он не предполагал такого доверия. Квартира фольксдойче сама по себе служила признаком благонадежности. Через запущенный сад, спускающийся к реке, мой связной Алешка Чижик мог беспрепятственно приходить в любое время.
Соседи по дому, две старушки, не вызывали опасений. Они поселились здесь после того, как прежний жилец, наш математик Митрофанов, переехал в более удобную квартиру. Я чувствовал, что Иван Степанович относится к математику плохо, но в расспросы не вдавался, полагая, что сам добрейший Мефодий Игнатьевич не желает поддерживать знакомство с фольксдойче.
Прописку я оформил без труда. Иван Степанович сам сходил в полицию. Мои документы не вызвали никаких подозрений.
Учитель вставал рано, варил желудевый кофе, и мы завтракали, если можно назвать завтраком чашку бурды с ломтиком пайкового хлеба. Тридцатого июня Иван Степанович принес мне фашистскую газетенку «Южнобузькі вісті», издававшуюся на украинском языке. На первой странице огромными буквами было написано: «Севастополь пал! Немецкие войска заняли сильнейшую в мире морскую и сухопутную крепость».
Тяжкая весть. Невозможно представить себе оккупированный Севастополь! Теперь буду здесь воевать за него, вместе с моряками, которые увели корабли из севастопольских бухт.
Вся последняя страница газеты была занята объявлениями: «Требуются секретари-машинистки, знающие немецкий язык», «Авторемонтный завод доктора Капса принимает слесарей и кузнецов», «Ландвиртшафтскомиссариат примет на работу человеку с хорошими рекомендациями, владеющего немецким языком, на должность инспектора по скоту и лошадям».
Это, кажется, подходит! В моих документах сказано, что я торговал лошадьми. Попробуем!
Через три дня я был зачислен на работу. Одну рекомендацию дал Иван Степанович. Вторую подписал инженер с Королёвского сахарного завода. Этот человек не принимал участия в работе подпольщиков, но не отказывал Терентьичу в мелких услугах.
Ландвиртшафтсрат Велле сразу заговорил со мной по-немецки. Я отвечал медленно, коверкая произношение, но мои знания вполне удовлетворили начальника. Он предложил приступить к работе немедленно, а проверку военных властей я смогу пройти потом.
Обязанности оказались несложными: составление сводок, прием желающих получить разрешение на продажу скота и работа переводчика при самом советнике Велле. Он был весьма деликатным господином, любое распоряжение сопровождал словом «пожалуйста», даже в жару носил крахмальные воротнички и смачивал носовой платок одеколоном. Ко мне он явно благоволил.
— Я впервые встречаю здесь интеллигентного человека, — сказал он мне, — трудно поверить, что вы славянин.
— Родители моей матери — немцы. Они из остзейских дворян, — сказал я. — К. сожалению, не сохранились документы...
— Я чувствую немецкую кровь интуитивно! — обрадовался Велле. — Если мы будем вами довольны, гepp Пацько, возможно, вам удастся получить права фольксдойче.
Я горячо поблагодарил и отправился к своему столу составлять сводку молочного скота.
Работая в сельскохозяйственном комиссариате, я скоро приобрел много знакомых. Среди них был новоявленный помещик из воспрянувших во время оккупации кулаков — Данило Романович Семенец. Я оказал ему кое-какие услуги, скрыл от властей часть продуктов, подлежащих сдаче. От взятки я отказался, зато получил доступ в роскошное и безвкусное жилище на Аверьяновке. Эта часть города, тихая и зеленая, была очищена от местного населения. В особняках из белого кирпича жило немецкое начальство. В числе немногих представителей «низшей расы» семейству Семенца разрешили проживать на Аверьяновке.
Хозяйка, моложавая широкоплечая дама с громовым голосом, устраивала по субботам приемы, на которых бывал мой начальник Велле. Здесь я познакомился с епископом автокефальной церкви Никодимом и майором Лемпом. Велле представил меня как подающего надежды чиновника, владеющего немецким языком.
— Очень рад, Фердинанд Лемп. — Майор сердечно пожал мне руку. — Только в этом доме увидишь приятного человека.
Полное, с нерезкими чертами лицо майора было воплощением учтивости. Глаза светились добродушием. Пехотный мундир с белой окантовкой на погонах сидел мешковато. Лемп говорил с ленцой, любил удобно устроиться в кресле рядом с хозяйкой, Галиной Прокопьевной, у которой его рискованные остроты вызывали взрывы смеха. Не оставалась обойденной его вниманием и дочь Семенца — Светлана, бело-розовая девица, несколько крупная для ее девятнадцати лет.
Лемп служил за городом, в каком-то тыловом учреждении, но награды на его мундире говорили о боевых заслугах. Он не рассказывал о них и вообще говорил мало, зато охотно слушал чужую болтовню. Он прилично знал русский язык, но обрадовался появлению собеседника, говорящего по-немецки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142