Почему так печален?Алексей сказал однажды:– Он, видимо, знает, что нас ждет, а сказать об этом ему тяжело, вот он и переживает…– Может быть, – откликнулся Николай. – И все-таки мы многим ему обязаны… Интересно, что он за человек?Алексей пожал плечами: ему было известно столько же, сколько и Николаю.– Я знаю одно, – сказал он, – знаю, что он наш…Камера, в которой сидели Николай и Алексей, была сравнительно большой – четыре на три метра. Но это была камера полной, строжайшей изоляции.– Настоящий затхлый каменный мешок без света, – ворчал Николай. – Посадить бы в нее архитектора, который строил эту тюрьму.– Нет! – возразил Алексей. – Лучше того, кто приказал ее построить.– Пожалуй, ты прав…Семь суток просидели здесь Николай и Алексей. На исходе восьмого дня в двери загремели ключи. Алексей подумал, что либо его, либо Остапенко собираются вести на допрос, а может быть, и на расстрел…Дверь открылась, на пороге появился Сперри. Он казался еще более постаревшим, еще более угнетенным, чем обычно. Какие думы мучили старика, какая боль подтачивала его силы?Старый тюремщик вошел в камеру. Остапенко поднялся с койки. Сперри, как всегда, медлил. Он внимательно огляделся, словно чего-то искал, и, нарушив свое правило, вдруг печально улыбнулся и заговорил:– Кончилась ваша тюремная жизнь, ребята, в Реджина Чели. «Царица небесная» пожелала освободить вас из своего «рая». Будем надеяться, что это к лучшему…– А Что, нас переводят в другую тюрьму? – насторожился Остапенко.– Вы едете на рытье траншей. Немцы повсюду отступают. – В голосе Сперри звучала необычная торжественность. – Не помогла гитлеровцам «Готическая линия». – Старик усмехнулся. – Если сказать правду, то ее и не было. Зря шумели об этих укреплениях английские и американские газеты… В германских военно-строительных отрядах «Тодт», куда вас повезут, дисциплина разваливается. Там сейчас создается подпольный комитет «Свободная Германия». Я думаю, вы сумеете использовать эти условия… Но, смотрите, не попадитесь вновь Коху. Он три дня назад уехал на север Италии. Теперь зверствует в Милане.И вот что я вам скажу, русские парни. – Сперри подошел к Алексею. – Мы больше, конечно, не увидимся… Окиньте эту камеру прощальным взглядом, вглядитесь в нее внимательно и запомните, что я вам сейчас расскажу… В этой камере сидел Грамши! Да-да, сам Антонио Грамши, секретарь Коммунистической партии Италии. А в других камерах сидели его боевые соратники: Тольятти, Джерманетто и другие…– Грамши? – полушепотом переспросил Алексей. – Грамши… – удивленно повторил он, как бы что-то припоминая. – Кажется, он был у нас в России и встречался даже с Лениным. Да?– Да, он был у вас, в России в двадцать втором-двадцать третьем годах. – Сперри тяжело опустился на койку. – А потом возвратился на родину, чтобы продолжать революционную борьбу. Он основал Коммунистическую партию Италии и газету «Унита»… Он для нас все равно, что для вас Ленин. Нашего Грамши мы помним и никогда не забудем…Несмотря на парламентскую неприкосновенность, Грамши был арестован по приказу Муссолини. Это было в ноябре двадцать шестого. В этой камере он просидел тогда шестнадцать дней.Когда вечером привели его сюда, я даже не поверил, что передо мной сам Грамши. Я его представлял каким-то великаном, а это был обыкновенный человек маленького роста, в очках, очень болезненный с виду. Я помню его слова, которые сказал он в тот вечер: «Ничего, мы и здесь будем вести борьбу с теми, кто ведет Италию к гибели»…Ужасы, которые я видел в этой тюрьме, встречи с коммунистами, осужденными на смерть, заставили меня над многим призадуматься, а затем… затем, как видите, я с вами…Всем, чем только мог, я старался облегчить положение Грамши: несколько раз тайно передавал ему газеты, письма, бутылки с кофе, сигареты, а однажды – шерстяную фуфайку и носки. Бывало, как ни загляну в глазок, всегда вижу одно и то же: сидит за столиком и все пишет и пишет…Выйти на свободу ему не удалось. Пересылки из одной тюрьмы в другую, тяжелые кандалы, одиночные камеры, плохое питание – десять лет тюремных скитаний! – они подорвали его здоровье. Весной тридцать седьмого года он умер…Сперри нервно погладил ногу и похлопал по коленке.– А ведь этот пес Муссолини знал, что состояние здоровья у Грамши очень плохое. Ему об этом докладывал профессор Умберто Арканджели. А главный чернорубашечник сказал: «Грамши может получить освобождение, если он обратится лично ко мне с просьбой о помиловании и если он откажется от политической борьбы и уедет из Италии в Москву».Эти слова, конечно, передали Грамши. И думаете, что он ответил? О, Грамши всегда умел хорошо отвечать своим врагам! Грамши ответил: «То, что вы мне предлагаете, – это самоубийство; я не имею ни малейшего намерения кончать самоубийством»… Эти слова быстро облетели тогда все тюрьмы Италии. Это были хорошие, добрые слова. Они укрепляли тех, кто начинал падать духом, вдохновляли тех, кто ослаб в борьбе…– Вы так много знаете, – уважительно сказал старику Алексей.Сперри печально улыбнулся:– Лучше бы мне не знать всего того, что я знаю… Однако слушайте…Он принялся рассказывать дальше.Как только Грамши посадили в камеру, пришел старший надзиратель и прибил над его кроватью лист фанеры с надписью: «Свобода, Равенство, Братство». Так смеяться над возвышенными идеалами могли только фашисты!Однако они умели не только унижать, но и истязать.Железная койка Грамши опускалась лишь на ночь, а днем можно было или стоять, или сидеть на цементном полу. Два раза в день обследовалась оконная решетка, а камера – ежечасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53